Книга Алая маска - Елена Топильская

Стоп! Я с надеждой поднял голову, глянув в окно, и мои глаза больно резанул солнечный свет. Пусть полиции будут известны мои приметы; но ведь я там не представлялся, и документов с меня не спрашивали. Кому в голову придет заподозрить убийцу в следователе Окружного суда? Разве смогут полицейские агенты связать воедино ночного посетителя сомнительного заведения и судейского чиновника?

Ну конечно! В их распоряжении ведь не будет никаких данных, что указывали бы на меня, Алексея Колоскова. Мне нужно идти на работу, там я наверняка узнаю про ночное происшествие. Может быть, уже установлено, кто был этот убитый, как он там оказался, и я смогу, пользуясь служебным положением, больше узнать про случившееся в номере и понять, наконец, причастен ли я к смерти несчастного.

При мысли о том, что я, хоть и невольно, могу оказаться виновным в гибели неизвестного мне человека, я содрогнулся и снова опустил лицо в ладони, ощутив, как саднит порезанная рука. Что ж, если выяснится, что его смерть — моих рук дело, я добровольно сдамся в руки полиции и буду настаивать только на психиатрическом освидетельствовании, не допуская, что я мог совершить это в здравом уме и твердой памяти.

Боже, неужели это конец моей карьеры… Да что там карьеры — жизни! Бедная Алина, какой стыд ждет ее… Нет, не хочу думать об этом. Может быть, все обойдется?

Да, сейчас мне, как никогда, нужен чей-то совет, и внимание человека, кому я могу довериться в таком деликатном вопросе. Но кто этот человек?

Моя тетка даже не может приниматься в расчет, хотя у нее, безусловно, трезвый ум, и ей не занимать хладнокровия и самообладания. Я не вправе впутывать ее никоим образом в это дело.

Мои университетские друзья? С тех пор, как я был принят кандидатом на судебные должности, мы отдалились друг от друга. Разный круг интересов и моя, да и их тоже, занятость, словно центробежная сила, разметала нас и охладила нашу близость. Тем более что я не встречался ни с кем из них с июля. Но, отдалившись от друзей времен студенчества, я не приобрел еще в Окружной палате такого товарища, которому бы верил как себе. Однако же выбор у меня невелик: мои сослуживцы, вот и все.

Но кому из них я могу довериться? Плевичу? Вряд ли. Услышав от меня маловразумительный рассказ о ночном приключении, он наверняка с чисто шляхетским высокомерием посоветует обратиться к начальству с рапортом, в котором надлежит изложить приключившиеся со мной события, и ждать разъяснения их. Я никак не могу рассчитывать, что он сохранит услышанное от меня в тайне и поможет мне разъяснить эти события и мою роль в них. Боюсь даже — хоть и стыдно мне так нелицеприятно думать о товарище, — что Валентин Плевич использует сложившееся положение для отстранения меня от расследования и передачи дела ему в производство.

Старик Реутовский? Иван Моисеевич — милейший человек, и его совет, наверное, помог бы мне чрезвычайно. Но его я тоже, как и свою тетку, не вправе впутывать в это дело, и не настолько я близок с ним, чтобы доверить ему столь сокровенное.

Другие наши следователи? Вряд ли. Разве что обратиться к самому Ивану Дмитриевичу Пути-лину и нижайше попросить его применить к моему запутанному делу свои сыскные таланты… Но он, конечно, не станет помогать мне в частном порядке и непременно ответит, что должен уведомить о том мое руководство.

А почему, собственно, я не могу попросить совета от своего сослуживца, Маруто-Сокольского? Он явственно выказывал мне свое расположение; он — мой ровесник и не отягощен предрассудками, подобно Плевичу. Но в то же самое время он ничем не обязан мне и не связан со мною отношениями дружбы, позволяющими ожидать, что ради меня он чем-то поступится.

Я спохватился вдруг, что опоздал на службу. Сумбур в моей голове спутал мне восприятие времени, и к тому же ночь и утро, насыщенные событиями, представлялись мне весьма длительным периодом. Который же все-таки час? Я вышел в прихожую, где на полу валялась сброшенная мною впопыхах одежда, поднял ее, полез в карман, где обыкновенно носил часы, — и похолодел, не обнаружив их там. Вот это удар судьбы! Если я не обронил их случайно при бегстве, а оставил в номере, то нет нужды опознавать меня по приметам: гравировка на часах укажет имя подозреваемого лучше паспорта…

Боже, Боже! Как я мог быть так опрометчив! Опустившись на колени, и не сразу заметив, что разлитая мною вода затекает под полу халата, я перетряхнул все свои вещи, на всякий случай еще раз проверил все карманы и потайные складочки одежды, но только уверился в непоправимости потери. И вдобавок сделал еще одно убийственное открытие: оказывается, я лишился не только часов, но и надушенной записочки, приведшей меня в номера г-жи Петуховой. И если, не найдя часов, я лишь горько пенял себе на неосторожность, то утрата записки заставила меня по-новому взглянуть на произошедшее со мной.

* * *

Характер низших классов общества образуется в большинстве случаев под влиянием таких обстоятельств, которые неминуемо заставляют их следовать по пути крайней нищеты и порока и делают из них самых развратных и опасных членов государства. Большинство же остального общества воспитывается в принципах, идущих в разлад с человеческой природой и неминуемо вызывающих поступки, недостойные разумных существ… Таким образом, мир наполняется безумием и нелепостями, и во всех классах общества царствует неискренность и разврат.

Роберт Оуэн. «Образование человеческого характера», русский перевод, 1865 год

Сентября 18 дня, 1879 года

Бог знает, сколько я просидел так, на коленях, рядом с кучей своего несвежего тряпья, пока не почувствовал, как покалывает затекшие ноги и как неприятно холодит тело намокший подол халата. Издалека донесся еле слышный удар колокола со Знаменской церкви, отбивая половину какого-то часа, и этот звук отрезвил меня. С трудом разогнув ватные колени и чуть было не потеряв равновесия, я поднялся. Разум отказывался мириться с осенившей меня догадкой, но чем больше я обдумывал ее, тем все более убеждался, что догадка эта не лишена правдоподобия.

Итак, приходится признать, что помутнение моего рассудка — не случайность и не следствие переутомления. И даже не следствие опьянения негодной водкой в трактире. Это результат чьих-то целенаправленных действий. Кто-то — знать бы, кто этот зловещий инкогнито! — умышленно привел меня в бессознательное состояние и воспользовался моей беспомощностью, чтобы меня скомпрометировать. Допустим, я мог потерять часы (что крайне маловероятно) и по дороге в номера, и в самой гостинице, и на поспешном пути домой; и даже ранее, по пути из трактира, где я видел их в последний раз. Возможно даже допустить, что некий завсегдатай трактира умелыми пальцами облегчил мой карман.

Но! Так же случайно потерять записку я не мог: собираясь на таинственное rendez-vous, я тщательно убрал ее в потайной карман, откуда бумаги не выпадают без посторонней помощи, так как карман этот застегивается на петлю и пуговицу. По всему выходит, что во время пребывания в номере, дождавшись утраты мной сознания, мою одежду тщательно обыскали (при этой мысли кровь хлынула мне в лицо — я припомнил, что в это время лежал нагим на постели, так что осмотреть сброшенную мною одежду труда не составляло) и забрали записку, подтверждавшую, что меня заманили в гостиницу.