Книга Все так - Елена Стяжкина

А правдой стал разбор личного дела ассистента Ивановой М.А. на партсобрании. В повестке дня значилось так: «О моральном разложении, повлекшем за собой тяжкие последствия».

Тяжкие… Да. Студент Б. (тупой! – К.Р .; но ясноглазый – М.А .) написал прощальное письмо ректору и выбросился из окна общежития.

Божественный хор пел о роке (в смысле судьбы, а не модного тогда БГ). Стонали небеса. Языческие силы праздновали принесение жертвы.

Студент Б. жил на втором этаже. В падении он был удачлив, но неосмотрителен. Приземлился на двух котов. Они как раз готовились к поединку (двое в драку, третий в сраку! – Многолетний девиз кафедры философии ).

Коты испугались и дали студенту Б. по морде. И это хорошо. Если бы Б. был девочкой, они могли бы его познать!

Варианты приговора для М.А. были такими: исключение из партии, изгнание из вуза, страшная запись в трудовой книжке. И по мелочи: развод с мужем, раздел имущества (комнаты в коммунальной квартире), бой за алименты.

Но М.А. сияла. Маленькая, страшненькая, сутулая, сделалась вдруг не просто заметной, а сразу – необыкновенной. Это был единственный раз в жизни М.А., когда она была красивой.

Но не прекрасной. Не такой прекрасной, как К.Р. На М.А. все время хотелось смотреть, любоваться, греться. На К.Р. смотреть было невозможно. Это были два разных способа красоты: можно и нельзя.

Потом, когда будет вспоминаться, все скажут: «К.Р. как будто танцевала фламенко. Без партнера. Но каждый хотел бы стать с ней в пару. Фламенко на партсобрании. Это ж надо!»

Фантазии!

К.Р. не танцевала. Это совершенно точно. Она спросила у парторга университета:

– Вот вы бы, вы – лично – кому бы сделали предложение? Мне или ей?

– Но… – Парторг залился краской (математик – скучный тип! – Кафедра философии ).

– Вот именно «но»! Предложение было сделано мне. Я его, конечно, отвергла. А дальше – фарс, шутки, попытки ревности и прочие студенческие глупости. Что мы здесь обсуждаем?

К.Р. посмотрела на парторга. Отчетливый запах яблок… Поливные сады. Многие помнят.

Но парторг-математик уловил и другие ноты (ему бы в парфюмеры) – ноты очень хорошей развязки неприятного происшествия. Тем более что времена были посрединные, нестрогие, кисейные, как барышня: ни дать, ни взять.

Он расслабился. Он напрягся. Божественный эйдос победил очевидный (и глупый! – К.Р .) хаос. Мир родился. Мир упорядочился.

– Я бы тоже… Я бы тоже сделал вам предложение.

В стенограмме этих слов нет. Зато есть легенда. О динозавре. То есть, конечно, о Клементине. О прекрасной даме и рыцарях Круглого стола. О Ланселоте – Благоуханном Путешественнике (студент Б. перевелся на заочное в другой вуз – данные деканата ). И о безрадостной и бездарной Марии. Бездарной в женском, но сублимированной, как все бездарности, в научное.

* * *

После разбора персонального дела жизнь М.А. изменилась. Она дала обет безбрачия. Она написала большую работу: сравнительный анализ некоторых идей Аристотеля и Лао-цзы. Она сдала сына Диму в детсад. Она напечаталась в Японии и съездила туда на конференцию за счет принимающей стороны по линии еще живого Общества советско-японской дружбы.

А Иванов ее бросил. А К.Р. – нет.

К.Р. не бросила ни ту, ни другого, ни третьего.

За Иванова К.Р. вышла замуж. Она убила в нем стихотворца, но породила спекулянта (торговца!) китайскими пуховиками. «За этот вызов обществу, – сказала К.Р. Иванову, – оно же тебе еще и будет платить!»

Выпускника Б. (время идет!) К.Р. взяла к себе в соискатели.

К.Р. создавала близнечный миф. Один – умный. Другой – дурак. Один – творец. Другой – разрушитель. И оба – ее. И оба – она. Абсолют и совершенство.

М.А. отреагировала на эти движения вяло. Неинтересно.

– Передайте К.Р., – только и сказала М.А. на заседании кафедры, – что в Литве никогда не было принцесс. Пусть в следующих поколениях выдает себя за княжну.

– Передайте М.А., – тут же откликнулась К.Р., – что я промолчала в ответ на ее очевидную глупость.

* * *

Книга М.А. о Пифиаре, Герпиллиде, Аримнесте и других женщинах в жизни Аристотеля вышла в Греции. (Тираж 5 экземпляров. Объем 5 страниц!!! – К.Р .)

М.А. уехала за книгой. В зной, в начала, в камни, нагретые солнцем, в ветры, которые знала по имени и которые, как казалось, знали ее. «Радуйся, Мария!»

Мария радовалась.

Два года, пока Иванов таскал на себе пуховики из Китая, а К.Р. пристраивала их по факультету, М.А. с сыном Димой жила в Салониках и изучала Аристотеля со вкусом оливкового масла, молодого вина и старого профессора Спироса, который позвал ее в жены.

М.А. обещала подумать. И Спирос умер во сне, совершенно счастливым, почти сразу после ее отъезда.

И все вернулось на круги своя. М.А. – на кафедру. Иванов – к М.А. (Засватана дивка завжды краща! – Уборщица философского факультета .) Соискатель Б. – в подполье. А К.Р. – в битву. Через клинику неврозов.

К.Р., хоть и католичка, очень сокрушалась, что упорядоченный мир кончился и М.А. нельзя пришить связь с иностранцем. И посадить! На десять лет без права переписки! Посадить нельзя, но презирать можно и должно…

Хотелось казни. М.А. являлась К.Р. в виде олимпийских игр, где голые мужчины (все – греки) бегали, прыгали, метали копья и диски ради статуи и лаврового венка. М.А. являлась к К.Р. и в виде Олимпиады-80 тоже, где было много асфальта, невиданных йогуртов и бойкотов, растянутых во времени до игр в Лос-Анджелесе.

Бред К.Р. сочли не тяжелым, но шизоидным. Лечили не долго. В больнице К.Р. сделала два важных дела. Приняла решение о переходе к стационарной торговле брендовыми (пусть и китайскими) вещами, завершила докторскую и получила на нее отзыв Роберта Коннела (тогда у Роберта Коннела еще была жена, и он был мужчиной. А когда жена умерла, он сменил гендер, но сохранил пол. Платон иногда менял гендер. Роберт Коннел понимал Платона. Хуже, конечно, чем академик Лосев. Но все-таки).

Отзыва никто, кроме заведующего, не видел. А заведующий ушел на пенсию.

Кафедру предложили М.А. (Как пошло пизде на пропасть, так и на родной жене триппер поймаешь! – К.Р. с подачи санитара клиники неврозов .)

М.А. кафедра была к лицу. К серому, никакущему, пустому лицу ( К.Р ). Унылый кабинет, продуваемые из-за плохой (уже просто невозможной) штопки рамы, расшатанный стол, крашенный – да, раз сто! – и облупившийся тоже раз сто в ста разных местах. И не выветриваемый запах дешевого курева. И мусорная корзина, сплетенная из металлических прутьев. Беленые стены. Беленый потолок. Бедность.

А какие мозги надо иметь, чтобы хотеть философию как профессию? Какие мозги? В наше время? Ни-ка-ки-е! Нездешние…