Книга Банкир - Дик Фрэнсис

— После первых трех лет номинации могут измениться в цене и фактически часто идут с аукциона, но, конечно, в течение первых трех лет цены фиксированы.

— Почему «конечно»?

Она устало вздохнула.

— Потому что первые три года неизвестно, каким будет потомство этого жеребца. Кобылы вынашивают жеребят одиннадцать месяцев, и первый помет не может выступать на скачках, пока не достигнет двух лет. Если вы произведете подсчет, вы поймете, что жеребец будет стоять в стойле три сезона и, следовательно, покроет сто двадцать кобыл, прежде чем наступит решающий момент.

— Верно.

— Так что при фиксированном взносе за жеребца в первые три года вы делите стоимость жеребца на сто двадцать, вот и все. Это и есть взнос, назначаемый за жеребца, за то, что он покроет кобылу. Из этого и состоит сумма, которую вы получаете, если продадите свою номинацию.

Я прищурился.

— Это значит, — сказал я, — что если вы продадите ваши номинации за три года, то возместите полную сумму вашего первоначального вклада?

— Именно так.

— А после этого... каждый раз, каждый год, когда вы продаете ваши номинации, это чистый доход?

— Да. Облагаемый налогом, разумеется.

— И как долго это может продолжаться?

Она пожала плечами.

— Десять-пятнадцать лет. Зависит от потенции жеребца.

— Но это...

— Да, — кивнула она. — Одно из самых выгодных вложений капитала на свете.

Бар за нашими спинами наполнялся людьми, они громко разговаривали и дышали себе на пальцы, спасаясь от промозглого уличного холода. Урсула Янг одобрила согревающее в виде виски с имбирной настойкой, а себе я заказал кофе.

— Вы не пьете? — с легким неодобрением поинтересовалась она.

— В дневное время не особенно.

Она неопределенно кивнула, ее взгляд бегло обследовал окружающее общество, ее мысли уже вернулись к повседневным делам.

— Еще вопросы есть? — сказала она.

— Я обязательно подумаю, как только мы расстанемся.

Она кивнула.

— Я буду здесь до конца скачек. Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня около весовой.

Мы уже собирались расходиться, когда в бар вошел человек, чью внешность, раз увидев, невозможно забыть.

— Кальдер Джексон! — воскликнул я.

Урсула покосилась через плечо.

— Да, это он.

— Вы его знаете? — спросил я.

— Его все знают. — Она говорила подчеркнуто ровным тоном, как бы не желая выдавать своих мыслей. Та же самая реакция, отметил я, которую он вызывал у Генри, у Гордона и у меня.

— Вам он не нравится? — предположил я.

— Ни то, ни другое. — Она пожала плечами. — Он для меня часть общей картины. Судя по тому, что о нем говорят, он иногда добивается потрясающих результатов. — Она бросила на меня быстрый взгляд. — Наверное, вы видели его по телевизору, когда он превозносил значение трав?

— Я встречался с ним в июне, — сказал я, — в Аскоте.

— Бывает. — Она поднялась со стула, и я встал вместе с ней, искренне благодаря ее за помощь.

— Не за что, — сказала она. — Всегда к вашим услугам. — Она помолчала. — Думаю, нет смысла спрашивать, из-за какого жеребца затевалась эта болтовня?

— Извините, нет. Это касается клиента.

Она слегка улыбнулась.

— Вы знаете, где меня искать, если вам понадобится агент.

Чтобы добраться до двери, мы должны были пройти рядом с Кальдером.

Мимоходом я подумал, узнает ли он меня, вспомнит ли через столько месяцев.

В конце концов, я не был запоминающейся личностью, просто стандартные шесть футов без малого, глаза, нос и рот, расположенные примерно в нужных местах, а сверху темные волосы.

— Привет, Урсула, — сказал он, и его голос легко пробился сквозь общий гул. — Ужасно холодный день.

— Кальдер. — Она кивнула ему, как знакомому. Его взгляд скользнул по моему лицу, миновал его и вновь обратился к моей спутнице. Затем последовала классическая сцена узнавания. Он застыл, посмотрел опять на меня, глаза его удивленно расширились.

— Тим, — недоверчиво сказал он. — Тим... — И защелкал пальцами, воспроизводя в памяти трудную фамилию. — Тим Эктрин!

Я кивнул. Он обратился к Урсуле:

— Вы знаете, что Тим спас мне жизнь?

Она изумленно выслушала его объяснение, потом изумленно спросила, почему я ей не рассказал.

— Разумеется, я об этом читала, — сказала она. — И была очень рада, что вы уцелели, Кальдер.

— Вы больше ничего об этом не слышали? — спросил я его. — От полиции, от кого-нибудь еще?

Он покачал кудрявой головой.

— Ничего не слышал.

— Мальчик не сделал второй попытки?

— Нет.

— Вы хоть сколько-нибудь представляете, откуда он взялся? — спросил я. — Я знаю, вы сказали полиции, что не знаете, но... ну, может, вам просто нужно было так сказать.

Однако он весьма решительно покрутил головой и сказал:

— Если бы я мог помочь в поимке маленького ублюдка, я бы тотчас это сделал. Но я не знаю, кто это был. Я, строго говоря, его и не разглядел толком, но твердо знаю, что я, дьявол побери, его никогда не видел.

— Как идут исцеления? — поинтересовался я. — Трепетные прикосновения?

Его глаза коротко вспыхнули; с его точки зрения вопрос, видимо, был верхом дерзости и невоспитанности, но вспомнив, должно быть, что обязан мне жизнью, он ответил любезно:

— Вознаграждаются. Приятно знать, что приносишь пользу.

Стандартные ответы, подумал я. Как всегда.

— Ваши конюшни полны, Кальдер? — спросила Урсула.

— Если потребуется, всегда есть вакансия, — обнадежил он. — Вы хотите послать ко мне лошадь?

— У одной моей клиентки есть жеребчик-двухлетка, который едва на ногах стоит, и тренер уже отчаялся понять, в чем дело. Она — в смысле клиентка — вспомнила о вас.

— Я хорошо справляюсь с общей слабостью такого вида.

Урсула нерешительно наморщила лоб.

— Она переживает, что Ян Паргеттер сочтет ее вероломной, если она отошлет вам своего жеребенка. Паргеттер уже несколько недель его лечит, да, видно, безуспешно.

Кальдер увещевающе улыбнулся.

— Мы с Яном Паргеттером в хороших отношениях, уверяю вас. Он иногда даже уговаривает владельцев посылать ко мне лошадей. Очень мило с его стороны. Понимаете, мы совместно обсуждаем каждый случай и приходим к соглашению. В конце концов, мы оба считаем, что первоочередная наша цель — выздоровление пациента. — Снова мелькнуло впечатление, что он повторяет заученные слова.