Книга 1977. Кошмар Чапелтауна - Дэвид Пис

Рация оживает:

– Пора, – трещит голос Ноубла в ночи. Четверг, 2 июня 1977 года.

– Слава богу, мать его, – подвывает Эллис.

Мы выходим из машины и переходим Мариголд-стрит. Это – Чапелтаун, город Лидс.

Радкин, Эллис и я:

Пистолет, кувалда и топор.

С крыльца я вижу парней Крейвена, идущих по улице. Остальные заходят с черного входа.

Нам достался парадный.

Эллис держит в руках кувалду.

Радкин глядит на часы.

Мы ждем.

Четыре утра.

Большой Джон кивает Эллису.

Заходи – не бойся, выходи – не плачь.

Тот поднимает кувалду над головой, орет:

– Вставай-поднимайся, черномазый мудак! – и обрушивает ее на зеленую дверь, щепки летят во все стороны, а он вытаскивает кувалду из прорехи и размахивается снова, потом Радкин открывает дверь носком ботинка, и мы входим, я стремаюсь, не дай бог, придется разрядить пушку, и тут же чуть не помираю со смеху, увидев, что один из парней Прентиса застрял в кухонном окне, его жирная задница не лезет ни туда, ни сюда, а мы уже несемся вверх по лестнице, на второй этаж, где наш засоня Стив Бартон стоит в чем мать родила, трет свои зенки, чешет яйца и обделывается – и все это ровно за пять секунд, которые понадобились ему для того, чтобы засечь меня с топором, которым я бью по ступенькам и ору на этого придурка, за мной – Радкин, Эллис и два комплекта пуль, озвучивающие четыре часа, которые мы просидели в машине, просидели в непроглядной адской тьме без телефона, без Дженис, без ничего, просидели в ожидании команды, и я бью Бартона без предупреждения, он сгибается пополам и катится вниз по лестнице, прямо на Радкина и Эллиса, а те помогают ему пинком и ударом и рвут за ним, потому что не хотят, чтобы их опередили Прентис и Крейвен, и я присоединился бы к ним незамедлительно, но какая-то баба – то ли сестра Бартона, то ли мать, то ли тетка, или еще какая-нибудь представительница его бесчисленного, бля, племени – спешит ему на подмогу, высовывается из спальни, но я хватаю ее за сиську, потом сую ей руку между ног и заталкиваю обратно в комнату, где начинает плакать младенец, а баба боится к нему подойти, она думает о том, где бы спрятаться, думает, что сейчас ее изнасилуют, а я как раз и хочу, чтобы она так думала, чтобы сидела в комнате и не мешалась, а еще я хочу, чтобы она заткнула своего чертова ублюдка, чтобы он перестал напоминать мне о Бобби, чтобы я перестал ненавидеть и его, и ее, и Бобби, и Луизу, и всех на этом блядском белом свете, кроме Дженис, но особенно – чтобы я перестал ненавидеть себя.

Я хлопаю дверью.

Они уже выволокли Бартона на улицу, голого – прямо на дорогу, в домах вдоль по улице зажигается свет, открываются двери, а Ноубл, начальник уголовного розыска Питер Ноубл, храбрый, как и полагается большому начальнику, стоит посреди улицы, как у себя дома, руки в боки, как будто ему по хер, кто все это видит, он подходит прямо к Бартону, пытающемуся сжаться в маленький комочек, скуля, как крохотная собачонка, а Ноубл оглядывает собравшихся, чтобы убедиться, что все смотрят, и чтобы убедиться, что все знают, что он знает, что все смотрят, потом он наклоняется и говорит что-то Бартону на ухо, после чего поднимает его с асфальта за дреды, плотно наматывая их на кулак, поднимая его на цыпочки, хозяйство парня в предрассветной мгле и не разглядеть, а Ноубл смотрит на окна, на дергающиеся занавески вдоль по Мариголд-стрит и спокойно так говорит:

– Да что это с вами, придурки? Женщине ее собственные кишки на уши намотали, а вы, бля, и пальцем пошевелить не соизволили. Разве мы не просили вас по-хорошему, разве не умоляли вас сказать нам, где прячется этот кусок дерьма? А? Разве мы пришли и перевернули ваши чертовы дома вверх тормашками? Разве мы забрали вас всех в кутузку? Нет, мать вашу, ничего такого мы не сделали. А вы все это время прятали его под своими, бля, кроватями, прямо перед нашими, бля, носами.

К дому подъезжает фургон и останавливается.

Рядовые открывают заднюю дверь.

Ноубл швыряет Бартона о борт фургона, тот поднимается, шатаясь, он весь в крови. Ноубл толкает его внутрь.

Начальник уголовного розыска Ноубл оборачивается и еще раз смотрит на Мариголд-стрит, на пустые окна, на неподвижные занавески.

– Давайте-давайте, прячьтесь, – говорит он. – В следующий раз мы вас ни о чем просить не будем.

Он сплевывает, запрыгивает в фургон и исчезает из виду.

Мы разбредаемся по машинам.

Мы входим в Милгарт. Бартон уже в Брюхе – в огромной камере, похожей на чертову пещеру, в подвале, с неоновыми лампами и каменными полами.

В помещении человек двенадцать – пятнадцать.

Стив Бартон – на полу, по-прежнему абсолютно голый, дрожащий, трясущийся от ужаса.

Мы стоим, курим, стряхиваем пепел то туда, то сюда, Крейвен хвастается своими синяками и царапинами, полный черной ненависти, остальные скучают, ждут развлечений.

И как раз когда я начинаю думать о Кенни Д., не зная, смогу ли я высидеть еще одно избиение негритоса, Ноубл проталкивается сквозь толпу, и все встают в круг, оставляя в центре Бартона и Ноубла, христианина и льва.

Ноубл держит в руках белый пластиковый стаканчик – в таких носят кофе из автомата на втором этаже.

Он заглядывает в него, смотрит на Бартона, затем швыряет стаканчик на пол перед его носом и говорит:

– Я хочу, чтобы ты в него кончил.

Бартон поднимает глаза в красных прожилках.

– Ты слышал, что я сказал? – говорит начальник уголовного розыска Питер Ноубл. – Давай, накапай нам туда своего «сока джунглей».

Бартон стреляет глазами в поисках дружелюбного лица, хоть какой-то помощи, на секунду его глаза встречаются с моими, и в них загорается надежда, но, не найдя поддержки, его взгляд движется дальше, пока снова не упирается в белый пластиковый стаканчик в центре комнаты.

– Черт, – шепчет он, дикий ужас пробирает его до самых мощных черных костей.

– Давай, надрачивай, – шипит Ноубл.

И тут народ начинает медленно хлопать в ладони, и я среди них, отбивая ритм, отмеряя время, а Бартон ерзает по полу туда-сюда, свернувшись в самый маленький клубок, в который только может сжаться его тело, туда-сюда, выхода нет никакого, туда-сюда, выхода нет.

Ноубл кивает, и хлопки прекращаются.

Он наклоняется и берет Бартона за подбородок:

– Я тебе, парень, помогу. Давай представим, что твоя мертвая лярва на самом деле не умерла и это был всего лишь кошмарный сон, да? Давай представим ее голой, представим, что она тебя хочет, представим ее возбужденной, ага. Спорим, что ты мог ее здорово возбудить, а, Стив? Спорим, что, если ты захочешь, твой хер может увеличиться до огромных размеров, а, Стив? Давай, покажи нам, какой у тебя большой черный хер. Покажи нам, какой большой он у тебя делается для Мари. Ну, давай, парень, не стесняйся. Мы же тут все свои, ты среди друзей. Мы же не хотим отправить тебя к каким-нибудь жирным быкам из Ар-мли, правда? Мы можем и без этого обойтись. Давай представим себе старую добрую Мари, голую и возбужденную, жаждущую твоего большого хера, представим, что ты гладишь ее по мохнатке, а она раздувается, розовеет и становится похожей на маленькую сочную булочку, она так тебя и ждет. У-у-у. О-о-о. Ой, что это? Капелька драгоценного эликсира показалась, так и норовит выскользнуть. Давай, Стив, она же не умерла, ты же ее не убил, она здесь и хочет тебя, ждет когда ты засунешь в нее свой большой хер и покажешь ей небо в алмазах. Давай, надрачивай. Давай, она уже истекает соком и ждет, умоляет, переворачивается на живот и засовывает свои маленькие толстые пальчики прямо в свою сочную дырочку, не понимает, куда же ты делся, мать твою, когда она нуждается в твоем участии. «Где же Стиви?» – думает она, а дверь открывается, и в комнату входит жирный черный хер, но это не ты, так ведь, Стиви? Это не твой жирный черный хер, правда? Это кто-то другой. Так-так, не твой ли это старый кореш Кенни Д.? Не он ли смотрит на нее, лежащую, возбужденную, голую, засунувшую пальцы себе в мохнатку, потому что тебя не дозовешься? Тут он вываливает свое хозяйство и вставляет ей, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, пока у нее не начинает течь по ногам. А вот и ты, входишь, врубаешься: он и она, твоя баба и твой кореш изображают древнее чудовище с двумя головами, и ты злишься, не так ли, Стив? Ты злишься, и тебя можно понять. Он – со своим большим черным хером в твоей бабе, твоей белой бабе, которая, по идее, должна впахивать на тебя, зарабатывать червонцы, а не заниматься всякой херней с твоим корешем, да еще за так. Противно, правда? Аж блевать охота. Твой кореш с твоей бабой. Прямо в голове не укладывается, да? Так ведь оно все и было, а, Стив? И тебе надо было отыграться, отплатить ей сполна, а, Стив? Надо было?