Книга Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— Ждать чего?

Она пожала плечами и вновь погрузилась в молчание. Ее внимание было приковано к крохотному колибри, который повис в воздухе, миллион раз взмахивая своими хрупкими крылышками, пока вводил свой длинный острый клюв в ярко-красный цветок.

Асдрубаль Пердомо повернулся к матери и брату в поисках разъяснений, но с первого взгляда понял, что те пребывают в таком же недоумении, что и он, поэтому лишь откинулся на спинку скамьи и показал язык окну, из которого, по его ощущениям, за ним наблюдала сквозь жалюзи пара черных глаз.

Себастьян достал сигарету, и, как всегда, они молча выкурили ее на пару. Бог с ним, пускай время течет здесь медленнее, чем в любом другом месте на планете. Они старались проникнуться настроением сестры, считавшей, что эта вымершая площадь действительно красивое место, окруженное домами яркой расцветки, высокими пальмами, крохотными колибри и гигантскими густолиственными сейбами.

Час спустя, когда зной усилился и все, кроме Айзы, клевали носом, в конце узкой мощеной улицы бесшумно возник пикап и медленно покатился вперед, словно боясь потревожить послеобеденный сон города или ведя поиски незнакомого дома.

Доехав до площади, он остановился, и двигатель смолк. Из пикапа вышла Селесте Баэс, прислонилась к дверце машины.

— Привет! — неуверенно поздоровалась она.

— Привет! — ответила Айза, пока ее мать и братья открывали глаза.

— Я вернулась.

Айза ничего не сказала, только кивнула, и нельзя было понять, то ли она хотела этим сказать, что и так видит, то ли что ей было заранее известно, что так оно и случится.

Селесте пересекла тротуар, желая оказаться в тени, и встала прямо перед Пердомо. Было заметно, что она смущена и словно спрашивает себя, какого черта она сейчас здесь делает.

Наконец, заметив, что с нее не сводят взгляда четыре пары глаз, поинтересовалась, пусть и сознавая наивность своего вопроса:

— Нашли работу?

Себастьян широким жестом обвел вокруг:

— В воскресенье здесь даже мухи не работают.

— У меня есть небольшое имение — очень далеко, в глубине льянос, на берегу притока Арауки, — сказала Селесте. — Места глухие, там у меня не больше пятисот коров и сотни лошадей, да и тех с каждым днем становится все меньше, потому что скот без конца угоняют, а управляющий стар и не в состоянии дать отпор. — Ее взгляд был устремлен на Аурелию, хотя ее тянуло посмотреть на Айзу или на Асдрубаля, который так напоминал ей Факундо Каморру. — Старинный дом, большая и удобная кухня. Я не могу платить вам много, потому что от этого хозяйства у меня одни убытки, зато у вас будет кров и пища, да еще и скопите кое-какие деньги.

— Вы же знаете, что мы не разбираемся ни в земледелии, ни в скотине, — напомнила ей Аурелия.

— Знаю. — Селесте села с ней рядом и по-приятельски хлопнула ее по колену. — Знаю, но я также знаю, что вы сможете этому научиться. Есть пара пеонов-индейцев, они немного ленивы, но им можно доверять. Им просто нужна более твердая рука, чем у Акилеса. — Она подмигнула, стараясь расположить всех Пердомо к себе. — Да и я буду время от времени к вам наведываться. Если вы решите, отправимся прямо сейчас.

Аурелия повернулась к своему сыну Себастьяну, предоставляя ему право решать как старшему и главе семьи. Тот в свою очередь посмотрел на Асдрубаля, который только пожал плечами, показывая, что ему все равно, и в результате все воззрились на Айзу, словно были уверены, что лишь ей дано угадать, подходит ли предложение семье или нет.

Выражение ее лица смягчилось, что было добрым знаком.

— По крайней мере, мне не придется вечно ходить беременной, — сказала девушка. — Мне понравятся льянос, — добавила она. — Они мне будут нравиться, но недолго. Асдрубаль хочет вернуться в море.

Себастьян кивнул и обратился прямо к Селесте Баэс:

— Мы не прочь попытаться.

Женщина протянула руку в знак того, что условия приняты и договор заключен.

— Помимо оплаты расходов, тысяча боливаров в месяц и пять процентов от прибыли, хотя очень сомневаюсь, что она будет. Идет?

Себастьян пожал ей руку от имени всей семьи:

— Идет.

Спустя несколько минут белый пикап уже катил по длинной мощеной улице, оставив позади площадь, скамью и сейбу…

~~~

В Пуэрто-Нутриас исчезли последние намеки на шоссе (асфальт закончился много-много километров назад), и само селение было все равно что край света… или, по крайней мере, здесь заканчивалась цивилизация XX века. Стояло лето, уровень воды в Апуре сильно упал, и от поселка до места, где был пришвартован плот, пришлось добираться четверть часа, поэтому непросто было себе представить, что через несколько месяцев, когда проливные дожди в полной мере наделят реку мощью и великолепием, нынешний мирный поток, шириной каких-нибудь триста метров и очень мелкий, начнет лизать ближние глиняные хибары расположенной в отдалении деревушки.

— А зимой, — заметила Селесте Баэс, — никто и не мечтает переправиться через реку, потому что вода стоит выше крон деревьев, а река превращается в бушующее море, способное во время пика половодья смыть все на своем пути.

Пикап очень медленно проехал по топкому берегу и погрузился на полуразвалившийся плот-бонго, сооруженный из бревен и пустых бидонов. Его толкали четверо мужчин, упираясь длинными шестами в глинистое дно, чтобы затем перейти с носа на корму, вытащить шест из воды и проделать все заново.

На другой стороне и почти на таком же расстоянии от кромки берега, что и Пуэрто-Нутриас, располагался Брусуаль, с полным основанием считавшийся первым и последним настоящим селением льянос и началом и концом всех дорог, которые шли из саванны или вели к ней.

Улицы поселка были широкими и пыльными, по обе стороны стояли дома с белыми стенами и крышами из пальмовых листьев или оцинкованного железа, широкими окнами, окрашенными в самые яркие цвета, и высокими дверьми, перед которыми находились перекладины для коновязи.

Брусуаль был таким поселком, где все было приспособлено главным образом для лошадей, которые делили его в первую очередь с коровами, свиньями, собаками и курами, а уж потом с людьми. На глаза Пердомо попались лишь босоногие всадники, оборванные ребятишки и пара темноликих женщин с запавшими глазами, которые в меланхолическом молчании проводили взглядом проезжающий мимо автомобиль.

В пятистах метрах от последнего дома, когда остались позади и неуклюжие свинарники, и два заброшенных огорода, окончательно исчезли и какие-либо намеки на шоссе, дорогу или тропинку, поскольку именно здесь начиналась саванна, а саванна не признавала ни шоссе, ни дорог, ни тропинок, потому что, сколько бы их ни проложили за время сухого сезона, наводнения следующей зимы смывали их с лица земли.

И вот там, на самом краю безбрежного моря ковыля, Селесте Баэс остановила машину, попросила всех выйти и, откинув спинку своего сиденья, продемонстрировала целый арсенал отлично смазанного оружия.