Книга Магистр - Дмитрий Дикий

9. Концерт Габриэли

Концерт должен был состояться в так называемой «Лебединой зале», расписанной по потолку белыми длинношеими птицами, заключенными в перегородки-октаэдры, – так захотела некогда одна из местных принцесс. Винсента не смущала перспектива играть под лебедями: он утешался тем, что эта птица нагружена высоким герметическим смыслом не меньше, чем змеи, крокодил или тритон[48]. Но прежде его провели в кабинет Карлуша. Сеньорита дель Соль уже не пряталась за занавеской, сидела на очередном диване в новом черно-белом испанском наряде и в мантилье и поигрывала веером, а на Винсента из-за королевской спины метнула огненно-ядовитый взгляд. Молодой музыкант, помнивший о возможности подвергнуться колесованию без суда и следствия, предпочел ответить учтивым полупоклоном. Король, бледный и затянутый во фрак, процедил пару приветственных слов и повел органиста в залу.

Там Ратленда ожидали новые неожиданности. В зале, уставленном роскошной, вычурной и веселой цветастой мебелью, напоминавшей о временах, когда Португалия накапливала богатства на Востоке, стояли, почтительно вытянувшись корабельными соснами, полтора десятка представительного вида мужчин во фраках, белых пластронах, белых вечерних галстуках и масках. То были не опереточные бальные полумаски, а почти венецианские бауты, только черные. Все глаза устремились на молодого музыканта, а тот слегка завороженно обвел взглядом эту, как сказали бы сейчас, сюрреалистическую картину. Последовала минута полной тишины. Затем король отошел к столику, вынул из ящика точно такую же маску, как у приглашенных, спрятал в ней лицо и опустился в кресло. За ним, сохраняя прежнее молчание, бесшумно расселись гости. Только сейчас Винсент понял, что маски были выполнены из черненого серебра, и пожалел их носителей, вспомнив бедного иерусалимского короля Бодуэна IV[49]. Карлуш сделал приглашающий жест куда-то к стене, и Винсент увидел, что дворец Пена и его Лебединая зала скрывают в своих недрах небольшой, но вполне сносный органчик. Это было даже лучше, чем рояль. Но почему его не предупредили? Думать об этом было некогда, да и незачем. Уже поворачиваясь к инструменту и садясь, он увидел краем глаза, что в залу проскользнул еще один человек во фраке и маске – невысокий и тонкий. Король оглянулся на опоздавшего через плечо, но ничего не сказал, а Винсент снова подумав что-то о склонности европейцев к играм, затем унесся мыслями к тайным обществам на другом конце земли и не заметил, что уже играл и сам. В конце концов, он находился здесь именно для этого, для игры на инструментах, а не в тайны.

Что имела в виду ночная гостья? Кого они уже погубили, какого человека? Почему тьма в лесу пыталась пожрать того, кого считала своим хозяином? Почему узнала его? Икого она узнала до него? Что они об этом знают? «Надо запереть эту залу, – подумал злой шутник, уживавшийся внутри Винсента с методическим собирателем знания. – Запереть и играть, пока они не скинут дурацкие маски и не раскроют свои тайны». «Нет, – подумало вслед за этим еще одно его «я», бесстыжее и шестнадцатилетнее, – надо было сделать это с испанской девчонкой вчера ночью без всякой музыки, она бы тебе сказала все, только ты вечно ищешь пути потруднее, да и не поверил ей». В этот момент Винсент, живший по особым часам и за пару секунд успевавший унестись мыслями то ли в прошлое, то ли в будущее, дал зарок, который не нарушал потом в течение всей своей долгой жизни. Он поклялся никогда не лезть в голову людям для извлечения серьезной информации. Почему? С миром следовало играть по правилам, и эти правила он устанавливал для себя сам.

«А ведь она говорила правду», – внезапно понял Винсент и тут почувствовал за спиной нездоровую тишину. Он открыл глаза и повел мелодию к завершению. Для начала с них было достаточно. Пьеса закончилась. (Пьеса? Срочно понять, что это за пьеса! Ведь у него даже не было при себе нот.)

Как принято у органистов, Ратленд поднялся, вышел из-за инструмента и наклонил голову. Судя по позам, после первой «пьесы» его аудитория не досчиталась по меньшей мере пятерых. Несколько масок лежали в креслах без чувств, остальные тяжело дышали. Сам король сидел, держась за горло. Опоздавшему «тайному брату», видимо из-за худобы, пришлось хуже всех: он и вовсе сполз на пол, а маска его сбилась. Ратленд метнул взгляд на полуоткрытое лицо и увидел посиневшие губы, которые немедленно и решительно узнал – не из них ли ему надо было добыть прошлой ночью секреты Синтры? «Чёрт, – подумал он, – чёрт возьми. Когда ты научишься, наконец, соотносить силу “той музыки” и силы слушателей? Научишься концентрироваться на игре, когда играешь, а не воспринимать музыку как аккомпанемент к жизни?»

К счастью, Карлуш оказался слушателем стойким. Король подошел к портьере и что-то сказал, открылись двери, и два дюжих камердинера с непроницаемыми лицами доверенных костоломов вынесли пострадавших прочь.

– Продолжайте, пожалуйста, маэстро, – промолвил Карлуш. Ратленд понял: идет игра на выбывание. Что ж. Король – молодец, а Винсенту пока везло.

– Джованни Габриэли, Jubilate Deo[50], – сообщил он и вернулся к органу. Теперь он вознамерился честно играть существующую музыку, а почему выбрал сейчас именно этот концерт венецианского органиста, творившего на стыке Ренессанса и барокко, не знал и сам. На вершине поросшей лесом горы Круц-Альта почему-то вспомнил наш герой холодные сине-стальные воды, разделявшие материковый Китай и Макао, корабль «Дом Браганза» и порт Белен, увидел воды лагуны, окутывающей Венецию, проникающие в нее, и венецианский концерт попросился в звук сам. Пусть будет существующая музыка. Нельзя так грубо расправляться с аудиторией, особенно когда в ней находится монарх.

Карлуш держался. Он смотрел в спину органиста и спасался тем, что думал – что с ним делать? Мальчишка явно понимает, каким оружием владеет. Это не Гамельнский крысолов, он не уводит детей к берегу моря – убивает на месте. Поглядывая в зеркальные полосы, разбросанные по стенам залы, Карлуш следил за музыкантом. Хищный профиль, высокий бледный лоб, закрытые глаза, непроницаемое выражение лица. Ни блаженство, ни мука не написаны на нем, как будто он существует отдельно от рук, извлекающих из инструмента эту нечеловеческую музыку. Габриэли почему-то дался Карлушу проще, чем первая композиция, которую он не смог узнать. Надо спросить… Почему…