Книга Разработка - Евгений Вышенков

– И что ж за это, если все «в цвет»?

Иннокентий тонко улыбнулся, словно дипломат на официальных переговорах:

– Сам понимаешь: барыга с лету сдаст хлопцев… и их не пляшут!

– И ты ни при чем?

– А как «при чем», ежели он сдает? – изумился вор.

Полковник одобряюще усмехнулся:

– Ну ты рысь крученая! Что просишь-то?

Кеша недоуменно повел головой:

– Ну не конфет же в камеру?! Ты ж седой уже волчара: соскакиваю я тогда с квартиры и – краями… Как в море корабли…

Виталий Петрович решение принял мгновенно, но «для понта» подвигал бровями, повздыхал, похмурился и только через не слишком длинную паузу махнул рукой:

– Черт с тобой! Даю слово, что если картина будет сегодня у меня в кабинете, то ты уйдешь.

Кеша слизнул с верхней губы выступившую легкую испаринку:

– А мне только и полагаться, что на твою порядочность. Смотри, начальник, мне «вышак не ломится»![28]

В последней фразе сильно нервничавший, несмотря на внешнюю раскованность, вор все же не удержался от легкого намека на угрозу. Полковник скривился, будто съел что-то кислое:

– Не порти песню!

– Да я так… для блезиру, – засуетился Кеша, поняв, что ляпнул лишнее: – Извини дурака.

– Бывает, – согласился Ильюхин, подходя к двери и широко ее распахивая: – Ткачевский! Витя! Заводи тарантас, седлай коней, готовь своих кавалеристов к атаке!

Теоретически Виталий Петрович мог бы забрать «тему» к себе в главк, но из «педагогических» соображений решил не делать этого. К тому же если Кешу отпускать, то именно на 16-м повиснет очередной «глухарь» нераскрытой квартирной кражи – оно, конечно, глухарем больше, глухарем меньше… Но все-таки… И вообще – Ильюхин уважал и любил «окопы»…

Кеша не соврал. Ткачевский, Потемкин и Уринсон изъяли картину и прочий похищенный скарб быстро, нагло и красиво. Убийц скупщик сдал, еще не успев доехать до набережной Лейтенанта Шмидта. Иннокентия пришлось отпустить, а Потемкину полковник лично показал, как в материале навести тень на плетень. Показал настолько убедительно, что молодой опер чуть было сам не поверил в полную невиновность Кеши. В результате была сочинена (а точнее, практически продиктована) выжимающая слезу дотошнейшая справка, заканчивавшаяся сакраментальной фразой: «…не представилось возможным». Уже собравшись было уходить из отделения, Виталий Петрович задержал взгляд на Уринсоне – Борис почему-то выглядел менее возбужденным успехом, нежели просто излучавшие азарт Потемкин и Ткачевский.

– Чего такой кислый? – поинтересовался полковник.

– Депрессия, – пожал плечами Уринсон. – Вялость всю неделю… Бывает, товарищ полковник… У меня жена – художница, у нее через неделю выставка в Варшаве, так тоже дома – сплошные нервы… Ничего…

– Нет «чего»! – рявкнул вдруг Ильюхин. Потемкин вздрогнул, схватил переполненную окурками пепельницу и побежал ее вытряхивать почему-то на улицу.

Виталий Петрович между тем скомандовал Уринсону:

– Открой-ка сейф!

– Мой?

– Так… приплыли. А чей еще, муж художницы?!

Борис быстро открыл свой сейф.

– Так, четвертое снизу дело – мне!

Уринсон выкинул папку, и полковник раскрыл оперативно-поисковое дело по факту разбойного нападения на гражданку Корзун Н. Я.

В нехорошей тишине зловеще шелестели страницы.

– Ага… Гражданка Корзун… сняли полупальто, серьги… Помнишь?

– Само собой, – бормотнул Уринсон. Ильюхин кивнул:

– Я не спрашиваю тебя, почему так мало бумаг… Я сам знаю – почему. Я даже не говорю, что все бумаги, которые есть, – липа. Нет проблем! Расскажи-ка ты мне, касатик, приметы похищенного. Весь список назубок!

Борис округлил глаза:

– Откуда же я все приметы…

– Конечно! Откуда приметы! Завтра на рынке кто-нибудь продавать ее серьги будет, а откуда же приметы у твоей агентуры?! А?! Когда в отпуск идешь, депрессия?!

– Че-через п-пять дней, товарищ полковник… Мы же с женой на ее выставку в Варшаве собирались…

– Это хорошо, что на выставку, – потер ладони Виталий Петрович, и вправду, будто обрадовавшийся. – Значит, билеты уже купили?

– Так точно! – в ужасе пискнул Уринсон.

– Чтобы кончилась депрессия и началась жизнь – свой билет завтра сдашь к фене с едреней! Вечером сегодня разосрешься по этому поводу с женой-художницей! Меня можешь козлом назвать раз двадцать, но не более! Смотри – проверю! Диван у вас в кабинете есть? Ну вот и славно! Значит, перетопчешься, ежели она тебя выгонит! Чай, не на полу, как мы – лет двадцать назад. Раздобудешь подножного корма, не последним человеком станешь! Глядишь – и депрессии нет, и жить охота! Не слышу?!

– Будет исполнено! – вытянулся еще больше по стойке «смирно» опер, хотя дальше, казалось бы, уже было некуда.

– Конечно, будет! – рыкнул Ильюхин. – Еще бы не было! А как раскроешь разбой – ко мне с рапортом на отпуск. И – в костюмчике к жене на выставку. А там – эстеты и эстетки смачные… Красота! Кстати, гражданка Корзун может быть родственницей солдата Корзуна, героя Родины, чьим именем в нашем городе названа целая улица. Сечешь? Так что – повнимательнее. Ну что, пошел я? Ткачевский, найдешь мне машину? И вообще, милые мои, у меня от вас дырка в носке проделалась!

Последнюю фразу, разумеется, никто не понял. А Виталий Петрович, отбывая в главк, с удовлетворением отметил, что мешавший ему в ботинке шов куда-то подевался сам по себе…

Добравшись до своего кабинета, Ильюхин дал в сводку раскрытие убийства на Суворовском, вписав в нее Ткачевского и Уринсона с Потемкиным. Себя вписывать не стал. На основании этой сводки позже можно будет сделать приказ о поощрении оперов. Виталий Петрович вспомнил молодых офицеров и улыбнулся: когда он был молодым, его драли еще нещаднее. Впрочем, тогда и время было другое.

Хорошее настроение Ильюхин сумел сохранить недолго. Ему снова вспомнилась утренняя история с топорной попыткой «разработки» Юнгерова. Полковник нервно закусил губу: «Так все же сказать Крылову? Или…»

Так и не приняв окончательного решения, Ильюхин пошел искать Петра Андреевича. Кабинет Крылова был пуст, и Виталий Петрович обнаружил коллегу после недолгих поисков у «убойщиков». Это слегка удивило Ильюхина, потому что, в принципе, убойщиков курировал он, так же как Крылов – «разбойников». И, несмотря на то, что такое разделение сфер ответственности никем не формализовывалось, залезать на чужую «территорию» было не очень принято… Разумеется, вслух Виталий Петрович ничего не высказал. Он просто наблюдал, как запаленный Крылов нервно прохаживался по кабинету, где работали два опера. Между ними в вальяжной позе сидел задержанный. Опера неуклюже пытались продолжить беседу в присутствии начальства. Подозреваемый в убийстве ублюдок ухмылялся. Не обращая внимания на вошедшего Ильюхина, Крылов вдруг подскочил к задержанному и резко схватил его сзади за волосы: