Книга Легкое дыхание - Иван Бунин

— Оставьте, пожалуйста, меня в покое! — тихоответил Турбин.

— Да нет, как же, брат, ты, говорят, вдребезгинасадился?

Ухмыляясь, Кондрат Семеныч присел на кровать и продолжал ужес искренним участием, обращаясь к Турбину, как к заведомому пьянице:

— Гм, пожалуй, правда, свинство! Ты бы хоть напервый-то раз поддержался немного… Надо сходить извиниться. Еще, пожалуй, сместа попрут…

А через полчаса на столе стояла бутылка водки. Турбин, ужезахмелевший, облокотившись на стол и положив голову на руки, сидел молча.

— Черт знает что! — говорил КондратСеменыч, — говорят, тебя за крыльцо выкинули?

— Кто это?

— Что?

— Говорит-то?

— Слепушкин.

Турбин злорадно захохотал.

А Кондрат Семеныч с серьезным лицом грустно продолжал:

— Он, брат, Линтварев-то этот, глумился над тобой. Оплевать,воспользоваться твоей необразованностью! Подло, брат! Мне тебя от души жаль.

Турбин вдруг сморщился, захлюпал, хотел что-то сказать, нозахлебнулся слезами и только зубами скрипнул.

— Ну, вот, опять готов! — сказал Кондрат Семеныч ссожалением. — Тебе, брат, стоит бросить пить.

— Да не пьян я! — закричал Турбин бешено, скрасными, полными слез глазами, и треснул кулаком по столу.

XIX

— Э-эй, держись! — крикнул Васька, когда рыженькаятроечка что есть духу разнеслась в темноте под гору и толпа ребят и девок, какстадо овец, шарахнулась в сторону.

Взрыв хохота и криков на время покрыл звон колокольчиков…Мелькнули огни кабака… Турбина охватило отчаянное чувство смелости и веселья.

— Делай! — крикнул он Ваське.

Сани налетели на водовозку, сбили ее в сторону. Около заводакакая-то фигура вынырнула из темноты и упала на ноги Турбина.

— Митька? Ты? — крикнул Кондрат Семеныч.

— Ребята гнались, — молчи!

И на повороте в село фигура выпрыгнула из саней и опятьскрылась в темноте.

В избах светились огни, чернели кучки народа на улице, шум игам покрывали горластые песни, толкотня, пляска, гармоники. Стоном стояла иразливалась протя??ная «страдательная», ее заглушал азартный трепак, топот ног ивзвизгивания…

Сперва попали в какую-то избу, битком набитую народом. С непривычкиТурбину показалось даже страшно в ней: так было жарко, низко и людно… Шла играв «короли». Неиграющие, ложась друг другу на плечи и почти доставая головами допотолка, покрытого от черной топки словно черным густым лаком, теснились кстолу.

За столом сидели ребята в расстегнутых полушубках и чистыхрубахах, девки в красных ситцах, сильно пахнущих краскою. У всех были сжатыкорабликом карты в руках и напряженно веселы лица. Ребятишки шмыгали по ногам,лезли из сенец в избу. «Выстудили избу, окаянные!» — кричала на них хозяйка игромко спрашивала Кондрата Семеныча:

— А это чей же будет?

— Свой, тетка! — ответил Турбин с хохотом и, севшина лавку, не удержался, завалился за сидящих и задрал ноги.

А через минуту он был опять в санях. Кондрат Семеныч втащилв них какую-то хохочущую солдатку и, стоя, крикнул Ваське:

— К печнику!

— Попала шлея под хвост! — подхватил Турбин.

XX

От посещения печника более всего осталось в памяти егопение. И сам печник, волосатый, пожилой мужик, и жена его, всегда веселая иразбитная баба, больше всего на свете любили водку и песни. Гости за посещениеих избы напаивали их, и беспутные супруги бывали очень довольны такимивечерами. И теперь тотчас же в печке запылал огонь, зашипела и затрещалаяичница с ветчиной, загудела труба на самоваре. Запьяневшая, раскрасневшаясяхозяйка поддувала пламя под таганчиком и с ласковой улыбкой останавливалась,рассматривая Турбина. Затем начался пир. За каждым куском следовала водка; ошалевшийТурбин не отставал от других, хотя уже чувствовал, что с великим трудом слышитговор и песни вокруг себя. Песни начал печник. Положив голову на руку, он чтони есть мочи разливался таким неистовым криком, что на шее у него вздувалисьсиние жилы.

— Ешьте, что ль, ветчину-то! — кричала хозяйка.

Турбин машинально, кусок за куском, ел страшно соленуюветчину, и челюсти у него ломило от бесплодных усилий разжевать эти жареныебрусочки.

На печника уже не обращал никто внимания. Перебивая егопесни, Кондрат Семеныч с Васькой лихо играли на двух гармониках «барыню», абабы, с прибаутками, с серьезными, неподвижными лицами выхаживали друг переддругом, постукивая каблуками.

Посылала меня мать

Караулить гусака, —

вычитывала хозяйка.

Уж я ее кнутом,

И кнутом, и прутом, —

бойко покрикивала в ответ солдатка, то прихлопывая в ладоши,то упирая руки в бока.

— Делай! — повторял Васька, потрясая гармоникойнад головою и пускаясь в самые отчаянные варьяции «барыни». В чаду беспричиннойнапряженной веселости сознание учителя иногда прояснялось. «Где это я? Чтотакое?» — спрашивал он себя, но тотчас начинал хлопать в ладоши и в такт«барыни» стучать сапогами в пол.

А за окном, которое завесили попоной, галдел народ,порываясь в избу. Горький пьяница, рабочий с завода, Бубен, огромный худоймужик, с лошадиным лицом, с растрепанными пьяными губами, несколько раз отворялдверь.

— Не пускай, ну его к черту! — говорил КондратСеменыч.

— Ну, что ты? Кого тебе? — спрашивала хозяйка,загораживая порог.

Улыбаясь и качаясь, Бубен придерживался за притолоку иговорил:

— Да чего? Да ничего! Зайтить закурить только.

— Никого тут нетути. Иди.

— Буде, буде толковать-то!

— Тури его в шею! — кричал Кондрат Семеныч.

У Турбина нестерпимо ломило в темени от жары и водки. Но онвсе еще не отставал от других, и, когда раздались крики, что с лошадей сняливожжи и чересседельник, он даже выскочил вместе с Васькой на улицу, готовый наотчаянную драку. На морозе водка еще более разобрала его, и с этого моментавоспоминания его совершенно путаются.

Запомнил он только то, что долго бродил по сенцам, а когдаКондрат Семеныч выпихнул к нему какую-то бабу, он потащил ее на скотный двор, иона вырывалась и торопливо шептала:

— Что ты, что ты? Ай подеялось?… Ай очумел?… Ох,батюшки, пусти, пусти-и… Тут погребица!..

И ошалевший Турбин опять с трудом отыскал дверь в избу иочутился в полном мраке, и эта темнота, шепот, возня на соломе еще болеевзбудоражили его кровь. Он долго шарил по соломе трясущимися руками, наткнулсяна печника, который сидел на полу и бормотал что-то, повалил кочергу. —потом потерял всякое представление о том, где он…