Книга Песни мертвых соловьев - Артем Мичурин

Когда ты в центре хоровода зубастых тварей, исходящих слюною от запаха крови, единственное твое желание – найти опору, чтобы прижаться спиной. И когда понимаешь, что опоры нет, накатывает паника. Фраза «кругом враги» неожиданно приобретает буквальный смысл, и ты чувствуешь, как шевелятся волосы на затылке, а дыхание становится до того частым, что голова кружится от избытка кислорода. Взмокшие пальцы безостановочно перебирают по рукояти, а ствол дрожит, рыская из стороны в сторону. И только одна мысль удерживает тебя на месте: «Побежишь – умрешь». О да, это их план. Они доведут тебя до истерии, до безумия. Молчаливые прислужники смерти. Они пришли за тобой. Беги. Беги! А я останусь. Я вижу их. Я знаю, как эти твари мыслят. Моя рука тверда. Мой разум ясен. Я выживу.

Первая атака была со спины. Тварь прыгнула, но промахнулась. Слишком шумно когти скребли о землю при толчке. Серая тень пролетела возле моего левого плеча и исчезла в траве. Три пули ушли следом.

Справа! Две желтые точки вспыхивают во мгле. Они растут, становясь из горизонтали в диагональ. Грудь принимает на себя удар мощных лап. Я чувствую, как ноги отрываются от земли, а палец давит на гладкую сталь спускового крючка. Мгновение назад оскаленные клыки прячутся за черными губами. Из звериной глотки вырывается крик. А моя спина встречается с землей. В глазах темнеет, но лишь на секунду. Левую икру пронзает острая боль. Приподнимаюсь и стреляю в ощетинившийся силуэт. Тут же обзор мне закрывает собачья голова, слившаяся воедино с моей правой рукой. Кисть немеет. «АПБ» тяжел, слишком тяжел. Он падает в траву. Но есть вторая рука, и есть нож. Клинок по самую гарду тонет в жестком мясе. Кровь хлещет в лицо. Клыки скребут по моей скуле. Я уже ничего не вижу, но продолжаю бить. Я колю и режу наугад. Режу и колю, пока вокруг не становится совсем тихо.

Поднимаюсь, стираю рукавом с глаз липкую пену, сплевываю шерсть. На земле лежат два пса. Их шкуры усеяны ранами, у одного вспорот живот. Кишки сизой веревкой обмотались вокруг задних лап. Слышу дыхание. Тяжелое, хриплое. Метрах в десяти, оставляя за собой борозду из примятой красной травы, ползет третий. Беру пистолет, иду следом. Это тяжело. Левая нога чертовски болит. Недобиток извивается, всеми силами стараясь продвинуть изрытое пулями тело хоть на сантиметр подальше от смерти. Пусть. Ему недолго осталось. Сберегу патрон.

По шее и груди течет кровь из разорванного лица. Правое предплечье сломано. Ниже левого колена лоскуты штанов спутались с лоскутами кожи. Но я жив и продолжаю идти. Не знаю куда. Просто переставляю ноги. Пока не упал.

Глава 7

Смерть – величайшая загадка мироздания. Ирония состоит в том, что отгадавшие уже не могут подсказать верный ответ. Через это прошли миллиарды, но мы все равно остаемся в неведении. Обидно. Хотя, с другой стороны… А действительно ли нам нужно знать? Вдруг разгадка столь ужасна?.. Хм, как поведет себя человечество, поняв, что там ничего нет – ни рая, ни ада, ни бога, ни души? Ты – просто мясо на костях, не более, умрешь – ничего не останется, и ждет тебя не высший суд, а только черви. Окончательно слетит с катушек? Пойдет вразнос, утратив последний стопор? Или напротив, вцепится в жизнь мертвой хваткой? Начнет ценить ее, как никогда? И возлюбим ближних, и прекратятся войны, и воцарится мир…

Я был близок к разгадке, но случай распорядился иначе.

Очнулся от колющей боли в районе подбородка. Открыл глаза и страшно удивился. Надо мной, склонившись, сидела красивая девка лет пятнадцати. Чистенькая, свежая. Первая мысль, посетившая голову: «Бордель? Мне же надо к Хромому». Но приглядевшись, я понял, что ошибся. Обстановочка скромновата, да и девка не по тамошней моде обряжена: серый сарафан с передником, белый платок на голове – нет, я не мог такого заказать. Мне всегда импонировал минимализм в женском гардеробе. Хотя на морду – наш выбор.

– Ой! – всплеснула она руками, увидев, что я оклемался. – Ты как, малыш? Нет-нет, не вставай. Сейчас за матушкой схожу.

«Или все-таки бордель?»

Девка подскочила и выбежала за дверь.

Я, приподнявшись на локтях, взобрался повыше, чтобы как следует осмотреться.

Комната была небольшая, с минимумом мебели: стол у зашторенного белыми занавесочками окна, в одном углу рукомойник, в другом – икона, два стула, тумбочка и кровать. На тумбочке стояла миска с красноватой водой, а в ней лежала мокрая тряпица той же расцветки.

Я откинул одеяло – бок заклеен матерчатым тампоном с рыжеватым пятном страшно вонючей мази, правое предплечье в шинах, левая нога от щиколотки до колена забинтована. Очень хорошо – значит, убивать не будут, по крайней мере, не сейчас. Потрогал лицо – скула заклеена, на подбородке швы. Ни дать ни взять жертва, бедный несчастный ребенок. Как та краля сказала? Малыш? Славно.

Заскрипели половицы, дверь открылась, и вошла грузная мордастая тетка, на ходу вытирая руки перекинутым через плечо полотенцем, следом в комнату проскользнула моя смазливая сиделка.

– Так, что тут у нас? – начала тетка по-деловому и без церемоний ухватила меня за башку.

Бля. Настоящий танк в юбке. Лапищи – будто у мясника. Пополам сломает, глазом не моргнув. Ей бы вышибалой в кабак, нагнала б на пьяных мужиков страху.

– Жар спал, – констатировал «танк», отпустив мою уже начавшую поскрипывать от чудовищного давления черепушку. – Дай ему бульону куриного, но не много, организм слабый еще, не примет. А как поест – сообщи отцу-настоятелю. Говорить-то можешь, агнец? – обратилась тетка ко мне, и мясистые красные щеки приняли почти идеально круглую форму, потесненные улыбкой.

Я кивнул.

– Вот и хорошо, – тетка развернулась и пошла к выходу. – Да, Варя, – остановилась она в двери, – тебя Федор искал, не сказал зачем. С ним, смотри, построже. Больно уж горяч.

– Ну что вы, матушка? – зарделась сиделка, потупив взгляд.

Тетка-танк, уходя, ничего не ответила, только молча погрозила пальцем.

Варя повернулась ко мне, невинно сложила ручки в замочек и улыбнулась.

– Как самочувствие?

– Ху… Хуже бывало.

Я с трудом признал в раздавшемся хрипе собственный голос.

– Это верно. Когда тебя Кирилл с братьями, из дозора вернувшись, принесли, думала – не жилец. Только милостью божьей да стараниями матушки Прасковьи и выходили. Я три ночи пресвятой богородице молилась.

Ах ты, сахарная моя. Того гляди, жопа слипнется. Что за ебнутая семейка? Постой… Три ночи?

– Три ночи?!

– Да. Ты же все это время в беспамятстве пребывал. И трясло тебя, словно бес вселился, аж руки заламывал, к кровати пришлось привязывать. Боялись – суставы вывернешь. Ну, пойду, бульона согрею.

– Ага, пожрать не мешало бы, – пробубнил я ей вслед растрескавшимися губами и погрузился в размышления о насущном: «Что мы имеем? Я трое суток провалялся в жестокой ломке. Нужно поосторожнее с этими листьями. Подобрал меня некий Кирилл с братьями. Братья, матушка, отец – похоже на общину близкородственную, но вроде не дегенераты. И то ладно. Выставляют дозоры – значит, община немаленькая и постоять за себя может. Деваха молилась кому-то там до одури – не исключено, что фанатики. С этими надо аккуратно. Ляпнешь чего лишнего – потом дерьма не расхлебаешь. Будем работать по легенде «Растерянный испуганный мальчик», это всегда прокатывает. Лишь бы дозорным хватило здоровой вороватости втихомолку прикарманить «АПБ», а то глушенный ствол херово вписывается.