Книга Тайный брак - Уилки Коллинз

На одну минуту Клэра как будто заколебалась. В первый еще раз заметил я в ее глазах, устремленных на меня, выражение замешательства и скрытности. Неужели откровенность наших отношений начала портиться скрытностью и с ее стороны? На этот вопрос сердце мое отвечало скорее и отчетливее, чем я того желал.

— Мы открыты, папа, — сказала Клэра, помолчав с минуту, — следует нам объясниться, но вы знаете, что чаще всего я вам предоставляю обязанность объясняться за меня.

— Слушаю, — сказал отец, улыбаясь. — В таком случае моя обязанность незатруднительна. Я шел в мой кабинет, где ждал меня управляющий, по дороге остановила меня ваша сестрица и привела сюда затем, чтобы посоветоваться, как поставить новую этажерку для книг, тогда как мне придется добрую часть ночи просидеть за проверкой счетов. Клэра желала потихоньку от вас устроить новую библиотеку в тот день, когда вас не будет дома. Но так как вы захватили ее на месте преступления снимающей размеры не хуже любого плотника и с горячностью домашнего деспота, предписывающего свои повеления всему дому, то и приходится отложить в сторону всякое притворство. Вот мы и проявляем по необходимости добродетель и каемся во всем.

Бедная Клэра! Так вот как она мстила за десять дней совершенного забвения! И она же еще боится говорить! Я подошел к ней, поблагодарил ее — боюсь не довольно горячо, потому что от замешательства затруднялся говорить. Мне казалось это роковым предопределением. Чем больше действовал я втайне против своих родных и против их фамильных убеждений, тем больше мои родные проявляли ко мне любви в лице моей сестры.

— Разумеется, — продолжал отец, — я не стал возражать против предполагаемой библиотеки, потому что очень видно, что у вас не хватает места для всех книг, которые вы забираете в свой кабинет. Я только посоветовал не спешить с выполнением задуманного плана. Во всяком случае библиотека понадобится вам только через пять месяцев, потому что ровно через неделю, в этот же самый день, мы уедем в деревню.

Я не мог удержаться от судорожного движения при этой роковой вести. Мне следовало бы предвидеть это затруднение, но я сам не мог понять, как это мне ни разу не пришла в голову мысль об этом отъезде, так как наступило именно то время, когда мы обыкновенно уезжали из Лондона. И еще в этот самый день на будущей неделе! Именно в тот самый день, когда мистер Шервин назначил нашу свадьбу! Страх до того овладел мной, что я весь дрожал и слова замирали на губах, когда я хотел высказать свое желание остаться. — Боюсь, что не буду готов ехать с вами и с Клэрой в назначенное вами время. Мне хотелось бы еще остаться на некоторое время в Лондоне.

Я произнес эти слова тихо, не смея взглянуть на Клэру. В это время восклицание вырвалось из груди Клэры, но слов я не понял.

Отец сделал шаг или два навстречу ко мне и пристально посмотрел мне прямо в лицо с тем проницательным и прямодушным видом, которым всегда отличалось его лицо.

— Вы думаете не ехать с нами в деревню? — сказал он, изменяясь и в тоне, и в обращении. — Это намерение кажется довольно странным. Впрочем, ваше двухдневное отсутствие уже показалось мне несколько странным, но намерение оставаться одному в Лондоне, когда мы все уезжаем, совершенно непонятно. Что вам тут делать?

Оправдание, нет, не оправдание, а ложь — надо же называть вещи своими именами — готова была сорваться с моего языка, но отец не позволил мне произнести ее. Мое замешательство тотчас же поразило отца, хоть я прилагал страшные усилия, чтобы скрыть его.

— Остановитесь! — сказал он, не теряя спокойствия, тогда как многозначительный яркий румянец начал проступать на его щеках. — Остановитесь! Я вижу, Сидни, что вы хотите оправдываться, и потому не должен расспрашивать вас. У вас есть тайна, которую вы не желаете сообщить мне, — прошу вас сохранить ее. Нет, ни слова больше! Никогда в подобных случаях не стану я обращаться с моими сыновьями иначе, как с посторонними людьми, с которыми случилось бы мне иметь дело. Если у них есть свои частные дела, мне не надо вмешиваться в них. Моя вера в их честь есть единственная гарантия против возможности быть обманутым ими, но между благородными людьми эта уверенность есть достаточное обеспечение. Пожалуйста, никогда не будем возвращаться к этому вопросу… Оставайтесь здесь, сколько хотите, большая будет для нас радость видеть вас в деревне, когда вам нужно будет оставить Лондон. Не надо ли вам денег?.. А у меня, кстати, в портфеле находятся несколько билетов, хотите?

— Благодарю, мне не надо денег.

Он обратился к Клэре:

— Надеюсь, милое дитя, что вы не желаете более задерживать меня. Пока я буду заниматься делами, вы можете переговорить с братом, как устроить ему библиотеку. Ну, а все ваши желания я всегда готов исполнить.

Он ушел, ничего не сказав больше мне, даже не взглянув на меня. Я опустился на стул, буквально падая под тяжестью каждого слова, сказанного им. Вера в мою честь была единственной у него гарантией, чтобы не быть обманутым мною! Когда я думал об этом убеждении, то мне казалось, что каждая буква из этих слов раздирала мою совесть, клеймила сердце словом «лицемер». В один миг я низко упал в глазах моего отца.

Я не мог свернуть с этого опасного пути иначе, как принеся в жертву едва распустившуюся надежду моей жизни — надежду чистую, высокую, невинную и естественную по своей сущности. Моя любовь к Маргрете была достойна уважения, а по сложившимся обстоятельствам она обратилась для меня позором. Жестоко было выносить это бесчестье, еще хуже — думать о том!

А тут еще моя сестра — сестра такая нежная, терпеливая! Даже перед ней я был не тем уже, кем был прежде! Наконец я обратился к ней. Клэра стояла неподалеку от меня, безмолвная и бледная, машинально вертя ленту между дрожащими пальцами и устремив на меня глаза, до того ласковые, нежные и печальные, что я не выдержал, и вся моя храбрость исчезла. Мне показалось в эту минуту, что я все забыл, что происходило со мною с того дня, как я впервые встретил Маргрету, и я с радостью возвратился к прежним сладостным привычкам, семейная любовь казалась мне теперь дороже, чем когда-либо. Голова моя склонилась на грудь, и я залился слезами.

Клэра тихо подошла ко мне, села подле меня и обвила руками мою шею. Она не произнесла ни одного слова, не пролила ни одной слезы, но ее ласки были красноречивы. Когда мы были детьми, она часто таким же образом утешала меня в какой-нибудь ребяческой печали, а теперь она утешала мое действительное горе.

Когда я успокоился, она сказала мне кротко:

— Ты меня сильно встревожил, Сидни. Может быть, тебя оскорбило беспокойство, которое я невольно проявила? Я хотела тебе доказать этим маленьким сюрпризом, что я досадую на себя, зачем я усомнилась в тебе, зачем как будто сердилась на тебя и подсматривала за тобой, хотела доказать, что я готова исправиться, милый брат, и вперед поступать по твоим желаниям.

— Ты всегда поступаешь как нельзя лучше, милая Клэра, и всегда поступала так же. Но что ты должна думать обо мне после этого?

— Полно, ни слова больше! Мне не надо расспрашивать о твоих тайнах, потому что, я уверена, ты расскажешь мне обо всем, когда будет можно. Но мне надо просить тебя о другом, что ужасно мучит меня.