Книга Первые шаги в жизни - Оноре де Бальзак

— Да, от него, должно быть, пахнет неважно, — сострил дядюшка Леже.

— Не забывайте, сударь, что он обожает свою жену и не смеет упрекать ее, — продолжал Оскар, — он разыгрывает с нею такие сцены, что можно со смеху помереть, точь-в-точь как Арнольф[40]в комедии Мольера…

Граф изумленно смотрел на Пьеротена, а тот, видя его спокойствие, решил, что, значит, сынок мадам Клапар просто заврался.

— Поэтому, сударь, — продолжал Оскар, обращаясь к графу, — если вы хотите добиться успеха в своем деле, обратитесь к маркизу д'Эглемону. Склоните на свою сторону этого давнишнего обожателя госпожи де Серизи, и вы сразу завоюете и жену и мужа…

— То есть сразу двух зайцев убьете, — вставил Мистигри.

— Но, послушайте, вы, стало быть, видели графа раздетым? — удивился художник. — Вы его камердинер?

— Камердинер?! — возопил Оскар.

— Но ведь про друга не рассказывают же таких вещей в дилижансе, — продолжал Мистигри. — Осторожность, молодой человек, мать глухоты. Я лично вас не слушаю, молодой человек.

— К этому случаю подходит изречение: скажи, кому яму роешь, а я скажу, чего ты стоишь, — вставил Шиннер.

— Заметьте, великий маэстро, — наставительно изрек Жорж, — нельзя отзываться дурно о людях, которых не знаешь, а этот мальчик сейчас доказал нам, что он знает Серизи, как свои пять пальцев. Если бы он нам рассказывал только о его супруге, можно было бы предположить, что он с ней…

— Ни слова больше о графине де Серизи, молодые люди! — воскликнул граф. — Я друг ее брата, маркиза де Ронкероля, и тот, кто осмелится набросить тень на честь графини, ответит мне за свои слова.

— Вы, сударь, совершенно правы, — живо отозвался художник, — не следует играть честью женщины!

— Бог мой! Честь и дамы! Я уже видел такие мелодрамы! — воскликнул Мистигри.

— Я незнаком с Миной, зато знаком с министром юстиции и хоть и не ношу своих орденов, но не позволю награждать ими тех, кто этого не заслуживает, — сказал граф, глядя на художника. — И, наконец, у меня такой обширный круг знакомых, что я знаю и господина Грендо, прэльского архитектора. Остановитесь, Пьеротен, я немного пройдусь.

Пьеротен доехал до конца деревни Муасель, где находится трактир, в котором обычно делают привал проезжающие До трактира все сидели, точно набрав в рот воды.

— К кому же едет этот шалопай? — спросил граф, отозвав Пьеротена во двор харчевни.

— Да к вашему управляющему. Это сын одной бедной особы, некоей госпожи Юссон; она живет на улице Серизе, я частенько вожу ей фрукты, дичь, птицу.

— Кто этот господин? — спросил дядюшка Леже, подойдя к Пьеротену, когда граф удалился.

— А бог его знает, — отозвался Пьеротен. — Я везу его в первый раз, но похоже, что это герцог, владелец зáмка Мафлие; он велел мне ссадить его по пути, он не едет в Лиль-Адан.

— Пьеротен полагает, что это хозяин Мафлие, — сказал Жоржу дядюшка Леже, влезая обратно в дилижанс.

Все три молодых человека, растерявшись, словно воры, пойманные с поличным, не решались даже взглянуть друг на друга, и, казалось, были весьма озабочены возможными последствиями своего вранья.

— Вот уж, как говорится, пустая мыльница без ветру мылит, — заметил Мистигри.

— Теперь вы убедились, что я знаком с графом? — сказал Оскар.

— Возможно; но послом вам не бывать, — отозвался Жорж. — Если хочешь молоть языком в дилижансах, старайся, как я, ничего не сказать.

— Своя рубашка ближе к делу, — изрек Мистигри в виде заключения.

Тут граф снова занял свое место в «кукушке», и Пьеротен тронул; все хранили глубокое молчание.

— Ну что ж, друзья мои, — обратился граф к своим спутникам, когда они доехали до леса Каро, — вот мы и примолкли, точно нас везут на плаху.

— Нужно знать, когда доить, когда говорить, — наставительно произнес Мистигри.

— Хорошая погода, — пробормотал Жорж.

— Что это за поместье? — спросил Оскар, указывая на замок Франконвиль, величественно выступавший на фоне огромного сенмартенского леса.

— Как? — воскликнул граф. — Вы же уверяли нас, что часто бываете в Прэле, а между тем не знаете Франконвиля?

— Наш спутник знает людей, а не зáмки, — пояснил Мистигри.

— Будущему дипломату дозволена некоторая рассеянность, — воскликнул Жорж.

— Запомните же, как меня зовут, — в бешенстве вскричал Оскар. — Мое имя Оскар Юссон, и через десять лет я буду знаменит!

Выпалив это с большим задором, Оскар забился в свой угол.

— Юссон де… а дальше как? — промолвил Мистигри.

— Юссон де Ла-Серизе — знатный род,[41]— ответил граф, — наш спутник родился под сенью императорского трона.

Тут Оскар вспыхнул до корней волос, и его охватила ужасная тревога. Карета уже начинала спускаться по крутому склону Кава, в тесную долину, где за сенмартенским лесом высится великолепный замок Прэль.

— Господа, — сказал граф, — каждого из вас ждет блестящая карьера, желаю вам успеха. Помиритесь с королем Франции, господин полковник: Кара-Георгиевичам не пристало дуться на Бурбонов. Вам мне нечего предсказывать, дорогой господин Шиннер, вы уже обрели всю полноту славы, и вы поистине заслужили ее своими восхитительными работами; однако вы столь опасны для женщин, что я, как человек женатый, не решился бы просить вас украсить живописью мой замок. Господин Юссон в покровительстве не нуждается, в его руках — тайны государственных мужей, он может приводить их в трепет. Что же касается господина Леже, то он намерен ощипать графа де Серизи, и я могу только просить его, чтобы он действовал как можно решительнее. Высадите меня здесь, Пьеротен, а завтра заезжайте за мною, — добавил граф и вылез из «кукушки», оставив своих спутников в полном смущении.

— Волосок завяз, всей птичке пропасть, — изрек Мистигри, наблюдая за тем, как граф удаляется по ухабистой дороге.

— Э, да это тот самый граф, который снял Франконвиль, он идет туда, — решил дядюшка Леже.

— Если я еще хоть раз вздумаю болтать в дороге, — я вызову самого себя на дуэль! — сказал мнимый Шиннер. — И ты тоже хорош, Мистигри, — добавил он, хлопнув своего ученика по картузу.

— Да я ведь только последовал за вами в Венецию, — ответил Мистигри. — Но люди всегда так — лишь бы свалить с тупой головы на дорогу.

— А что, если окажется, что это был граф де Серизи? — сказал Жорж Оскару, сидевшему с ним рядом. — Не хотел бы я тогда быть в вашей шкуре, хотя у вас и нет накожных болезней.