Книга Не жди, не кайся, не прощай - Сергей Зверев

Ощупав себя, он обнаружил, что лежит абсолютно голый на каком-то топчане, укрытый колючим верблюжьим одеялом. В комнате пахло душистой травой и мясным бульоном. Открыв глаза, Константин увидел знакомую женщину, снимающую закопченный чайник с печи. Почувствовав его взгляд, она обернулась.

– Добрый день, – поздоровался Константин.

– Утро, – поправила женщина. – Второе по счету.

– Долго я спал…

– Ты не спал, ты помирал. Насилу отпоила.

– Спасибо, мамаша.

– На здоровье, папаша. – Женщина поднесла к губам Константина дымящуюся кружку. – Пей. Одежду твою я сожгла, другую дам. К вечеру Никола подъедет, отвезет тебя в районную больницу. Там моя сестра врачихой работает, я с ней договорилась.

– Спасибо, – повторил Константин, глотая обжигающий кипяток.

– Спасибо в карман не положишь.

– Я, как только оклемаюсь, схожу за вашими вещами, что вы в лесу бросили.

– Лежи уж, ходок… Без тебя справилась. – Приблизившись, женщина сунула Константину чашку, наполненную кипятком, в котором прели какие-то ягоды и листья. – Пей, – велела она. – Горячим пей.

– Что это?

– Отвар особый, по рецепту прабабки сделанный. Говорят, она колдуньей была.

Осторожно глотая обжигающее пойло, Константин подумал, что у всех деревенских жителей в роду непременно имеется колдун или ведьма. Больше хвастать им нечем.

– Мы в деревне? – спросил он.

– Ни к чему мне деревня, особняком живу, – сурово ответила женщина и принялась прибирать со стола, гремя посудой.

Снаружи загорланил петух, сделав обстановку по-домашнему уютной. Свет, проникающий в комнату сквозь два оконца, был золотистым и теплым. Константин зевнул, не сводя глаз со своей спасительницы. Он уже и забыл, как выглядит женщина. Как двигается, как пахнет, как смотрит. Теперь вот вспомнил. И почувствовал, что вопреки общей слабости, имеется у него один непослушный орган, который словно существует сам по себе, отдельно от ослабленного организма.

Пришлось сменить позу, чтобы не выдавать себя красноречиво вздыбившимся одеялом. Покосившись на Константина, женщина забрала у него пустую чашку и вручила другую, наполненную жирным бульоном, присыпанным зеленью.

– Твой завтрак и обед, – сказала она, прежде чем выйти из избы. – Больше не дам, не проси. Много есть с голодухи нельзя.

Оставшись один, Константин жадно принялся за бульон, осматривая между делом жилище своей спасительницы. На стенах висело множество фотографий в рамочках и две репродукции, значительно проигрывавшие в художественной выразительности настенному ковру с Красной Шапочкой и волком, висящему рядом с Константином. На полу лежали дорожки и половички различных расцветок. С потолка, обсиженного мухами, свисала голая лампа на витом шнуре. «Если бы мне пришлось остаться здесь до конца своих дней, – подумал Константин, – я бы повесился. Вот на этом самом шнуре».

В комнату вернулась женщина, следом за ней вошла рыжая девочка лет четырнадцати со здоровенным рыжим котом на руках. Смерив Константина неодобрительным взглядом, она сказала:

– Позвони дяде Степе, мам. Пусть его в полицию заберут. Только урки нам в доме не хватало.

– Я не урка, – сказал Константин.

– В зеркало давно смотрелся, «не урка»?

Девочка бросила кота на пол. Недовольно вякнув, он запрыгнул на топчан и бесцеремонно устроился на ногах Константина.

– Привет, Рыжик, – сказал Рощин, почесав кота за ухом.

– Не трогай его, – процедила девочка. – Разлегся тут, у-у! Думаешь, батя помер, так теперь все можно?

– Ступай кур покорми, – сказала женщина, гремя кастрюлями. – И воды наноси. Учить уму-разуму все горазды, а огород поливать некому.

– Если он, урка этот, к тебе хоть пальцем прикоснется, – заявила девочка, – я его топором зарублю. Слышишь, урка? Лежи и не рыпайся.

Она вышла, хлопнув обитой войлоком дверью. Не прекращая мурлыкать, кот попытался забраться Константину на грудь. Тот смахнул его раздраженным взмахом руки.

– Дочь моя, – произнесла женщина извиняющимся тоном. – Любит батю. А за что? Он после свадьбы не просыхал ни разу. С перепою и помер. Черный весь, как тот черт.

– Тебя как зовут? – спросил Константин.

– Раньше Клавой звалась, – ответила женщина, не оборачиваясь. – Теперь все больше Клавдией Федоровной величают. Четвертый десяток разменяла.

– Я тебя непременно найду, Клава, – пообещал Константин, в горле которого образовался горячий комок. – Век не забуду.

– Забу-удешь, – произнесла она уверенно. – Вы, мужики, только обещать мастаки. А как до дела дойдет…

– Иди сюда.

Клава обернулась.

– Это еще зачем?

– Ты знаешь, – сказал Константин.

– Ничего я не знаю.

Клава открыла печку и сунула туда поленце. Бессмысленное занятие. Огонь в печке угасал, топить ее было незачем.

– Иди сюда, – повысил голос Константин.

Клава посмотрела на него через плечо. Старой она не была. Просто жизнь помяла ее, поистаскала.

– Настена вернется – горя не оберемся, – предупредила она, глядя в глаза Константину.

Он покачал головой, утопающей в подушке.

– Не вернется.

– А ты почем знаешь?

– Интуиция.

– Засунь ее себе знаешь куда, ентуицию свою.

Константин молча вытащил из-под одеяла руку и протянул ее вперед. Воровато зыркнув в окно, Клава закрыла дверь на крючок и приблизилась к топчану. Ее грудь вздымалась под платьем, как забродившее тесто.

– Ты меня раздевала? – спросил Константин, беря ее за руку.

– Ну, я. – Она высвободила пятерню.

– Значит, теперь моя очередь.

– Еще чего! Не в кино, чай.

Фыркнув, Клава отступила на шаг. Затем ее скрестившиеся руки ухватились за подол платья. Раз – и перед глазами Константина обнажилось сметанно-белое тело. Только руки были загорелыми. И ноги до колена.

Приподнявшись, он привлек Клаву к себе. Хихикая, она избавилась от трусов и прильнула к нему, жарко бормоча какие-то глупости. Не слушая, Константин уложил ее на спину и навалился сверху. Проникновение было стремительным. Он словно палец в подтаявшее масло воткнул. Мгновение, и вот уже он вошел в нее, подрагивая от острого возбуждения. Клава тихонько вскрикнула и заходила под ним ходуном, яростно двигая бедрами. Через минуту все закончилось. Только звон в ушах прошел не сразу. И головокружение.

– Закурить бы, – мечтательно произнес Константин, переваливаясь на спину.

– Перебьешься, – сказала Клава, уставившись в потолок. – Как мой загнулся, так табака в доме не водится. И водки тоже. Пьешь?