Книга Хронология воды - Лидия Юкнавич

поворот направо вел к нашему дому.

Отцу пришлось толкать меня вверх.

— Можешь, пожалуйста, крутить педали? Ради бога.

Казалось, меня вот-вот вырвет. Хочу уточнить. Ощущение было такое, что прямо сейчас вместе с этой рвотой мое тело вывернется наизнанку. Что я буду блевать так сильно, что выблюю всю себя. Даже сегодня я всё еще не понимаю, почему в тот момент не плакала. Я молчала. Просто дышала, как девочка, которая крутит педали в гору.

Наверху он развернул меня на моем прекрасном велосипеде, удерживая его сзади за сиденье. Я помню, как тряслась всем телом и смотрела вниз на то, что больше всего походило на отрезок американских горок — на котором резко ухаешь вниз.

Он сказал:

— Дави на педали назад, чтобы тормозить — по чуть-чуть, — когда наберешь скорость.

Он сказал:

— Внизу тормози как следует, чтобы повернуть, и поворачивай. Налево.

Несколько непонятных мне, девочке, слов.

А потом я сделала нечто невообразимое.

— Папочка, я не могу.

Моя нижняя губа по-детски задрожала.

— Еще как можешь, — сказал он и толкнул меня.

Психоделики отправляют тебя в такие пространства, где обычный язык не годится для описания эмоций. Я знаю, я же взрослая. То, о чем ты думаешь, что ты чувствуешь, что происходит с твоим телом — с головой, плечами и ногами, с руками, — остается в инопланетном сне. Тело распадается. Разум блуждает по неизведанным территориям мозга. Это лучше всего описывает мое состояние после того, как он столкнул меня с горы вниз. Эндорфины, хлынувшие от ужаса, изменили мое сознание.

Я с силой, до боли в ладонях сжала руль. Кричала на протяжении всего спуска. Выжимала педали назад, но не чувствовала, что замедляюсь. Сама возможность остановиться казалась обманом, а возможность повернуть направо — такой же безумной, как поездка в Китай.

Ветер в лицо резь в ладонях ноги напряженно давят на педали назад скорость и скоростьскоростьскоростьскорость перехватывает дыхание и кожу покалывает как обычно высоко на деревьях словно ужасные пауки кожа покрывается мурашками будто я над Гранд-Каньоном голова горит поворачивайповорачивайповорачивайповорачивай я поворачиваю я торможу я не чувствую ног и ступней не чувствую плеч и рук головы и сердца отец кричит молодец, девочка отец бежит вниз с горы отец который это сделал толкнул меня вниз мои глаза закрываются конечности слабеют руки отпускают я отпускаю так медленно и легко плывут плывут предметы и ускоряются глаза закрыты я ударяюсь падаю пустота.

Я очнулась на руках у отца — он вносит меня в дом. В мамином голосе волнение, она повторяет: «Майк? Майк?» Он идет в мою комнату. Мама следом.

Он кричит:

— Принеси фонарик!

Она кричит:

— Зачем? Что случилось?

Он кричит:

— Принеси, черт возьми! Я думаю, у нее рана там, внизу.

И она уходит. Он укладывает меня на мою кровать принцессы под балдахином. Кружева, я смотрю на них. Руки между ног. Возвращается с фонариком мама. Отец рывком отводит мои руки и стягивает с меня штаны.

Мама говорит:

— Майк?

Я плачу. Болит там, откуда писаешь. Отец снимает с меня трусы. Мама повторяет:

— Майк.

Отец раздвигает мои ноги, включает фонарик и произносит:

— У нее идет кровь.

Мама плачет, отец говорит:

— Дороти, иди отсюда, у тебя истерика.

Мама выходит.

— Закрой дверь, черт возьми, — это опять он.

Что, докторов не существовало? Или больниц?

Я врезалась на велосипеде в ряд почтовых ящиков.

Я порвала гимен.

Отцовские руки.

Фонарик.

Кровь.

Девочка.

На следующий день после работы он заставил меня снова забраться на велик. И снова подняться в гору. Сидеть было так больно, что я искусала изнутри щеки. Но не плакала.

— Ты должна вернуться и победить свой страх. Должна, — и он снова меня толкнул.

Маленькая девочка, недостаточно взрослая, чтобы осознавать свои злость, страх и свое тело, несется с горы на ярко-розовом велосипеде Schwinn с развевающимися кисточками на ручках.

Между ужасом и яростью я выбираю ярость.

На полпути вниз я подумала об отце и о том, как ненавижу его кожу, пахнущую пеплом, желтые следы от сигарет на пальцах и большие руки архитектора, как ненавижу то, что он столкнул меня — и закрыла глаза… Закрыла их, я это сделала, отпустила руль и развела руки в стороны. Встретила ветер ладонями и пальцами. Лицом. Грудью. Возможно, он пронизывал меня прямо сквозь сердце. Я перестала тормозить. Мои ноги стали невесомыми.

Я рухнула, так и не повернув к дому. И хотя кости уцелели, тело было разбито. Лицо. Локти и руки. Колени и ноги. Сильные плечи пловчихи.

Я вся превратилась просто в тело. Истекающее, истекающее кровью.

Но не плакала.

Годы и годы. С тех самых пор.

НЕ ТАКИЕ УЖ ВЕСЕЛЫЕ ПРОКАЗНИКИ

Беннетт Хаффман

Джефф Форестер

Роберт Блачер

Бен Бочнер

Джеймс Финли

Линн Джеффресс

Нил Лидстрём

Хэл Пауэрс

Джейн Сатхер

Чарльз Варани

Мередит Ведли

Кен Циммерман

Лидия

Двенадцать учеников тайного упования и я.

На пороге литературной мастерской по коллективному созданию романа Кена Кизи 1988–1989 я появилась так: моя подруга-писательница Мередит Ведли просто взяла меня за руку и привела на занятие без чьего-либо разрешения. Мередит казалась мне помесью великолепного и сложного персонажа Фолкнера, с едва уловимым южным акцентом, и богатой английской чемпионки по конному спорту. Грива черных волос и глаза — еще чернее. И глаза эти искрились. В день первого занятия мастерской мы пили пиво у нее дома. Признаю: я завидовала. Практически давилась пивом от зависти. Когда было пора идти на занятие, она сказала:

— Хватит с тебя всего этого дерьма. Давай со мной.

Я ответила:

— Что? Это безумие. Я даже не в магистерской программе. И даже не аспирантка. Никто не разрешит мне участвовать.

Если поищете нас в «Википедии» — прочтете, что книга была написана Кизи совместно с «тринадцатью аспирантами». Но я не училась и в магистратуре. Я вроде как посещала занятия бакалавриата по английскому языку, спала со всеми подряд, всё время была под кайфом и пила пила пила. Своего спортивного тела я лишилась. Отрастила сиськи и нечто под названием «бедра». На голове — копна белых волос с химической завивкой. Не опытная писательница. Не опытная кто бы то ни было. Что мне давалось, так это напиваться или надрачивать члены — насколько я тогда вообще могла о самой себе судить. Зачем им брать меня в писательскую группу? Зачем это Кизи?

— Чушь, — сказала Мередит. — Кизи ты понравишься. Поверь мне. Плюс ты хорошая писательница. И ты уже знакома с половиной группы. В любом случае неужели ты думаешь, что Кизи не насрать на