Книга Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев - Адольфо Биой Касарес

может, лишь в школе, где никто ничего не изучал) и описал их в первых главах этого дневника, только когда они оказались важными для меня. Прежде, пока я жил на холме, они не представляли опасности и, хотя были интересны, не было времени спокойно понаблюдать за ними (опасность представляло почти все остальное).

Ежемесячно, в соответствии с объяснениями Белидора, случаются два прилива максимальной высоты, в новолуние и в полнолуние, и два прилива минимальной высоты – в дни лунных четвертей.

Иногда через семь дней после максимального прилива происходит атмосферный прилив (вызванный сильными ветрами и дождями); именно это привело меня к ошибочному выводу, что большие приливы бывают раз в неделю.

Непунктуальность ежедневных приливов. Согласно Белидору, приливы ежедневно начинаются на пятьдесят минут раньше, когда луна прибывает, и опаздывают на пятьдесят минут, когда луна убывает. На острове это происходит не совсем так: думаю, что опережение или отставание составляет примерно четверть часа или минут двадцать в день; привожу эти скромные наблюдения, сделанные без помощи измерительных приборов; быть может, ученые дополнят то, чего здесь не хватает, и смогут сделать какой-нибудь полезный вывод, чтобы лучше узнать мир, в котором мы живем.

В этом месяце было много больших приливов: два лунных, остальные – атмосферные.

Появления и исчезновения, первое и последующие. Машины проецируют изображения. Машины действуют благодаря приливам.

После более или менее долгого периода, когда приливы были незначительны, наступило время высоких приливов, доходивших до вала, который установлен внизу, у побережья. Машины пришли в движение, и вечная пластинка завертелась с той минуты, как замерла прежде.

Если речь Мореля была произнесена в последний вечер недели, первое появление людей наверное относится к вечеру третьего дня.

Очевидно, перед первым появлением изображений не было так долго потому, что режим приливов меняется в зависимости от солнечных циклов.

Два солнца и две луны. Поскольку заснятая неделя повторяется на протяжении всего года, на небе светят эти не совпадающие два солнца и две луны (мы видим также, что обитатели острова дрожат от холода в жаркие дни, купаются в грязной воде, танцуют среди зарослей или в грозу). Если бы остров ушел под воду – за исключением тех мест, где находятся аппараты и проекторы, – изображения, музей, сам остров все равно оставались бы видимыми.

Не знаю, чем вызвана столь чрезмерная жара последних недель – может быть, наложением температуры, которая существовала при съемке, на температуру теперешнюю [24].

Деревья и другие растения. Те, что были засняты, высохли, остальные – одногодичные растения (цветы, травы) и молодые деревца – сочны и крепки.

Выключатель, который заело, дверные ручки, которые не нажимаются, неподвижные шторы. Примените к ручкам и выключателям то, что намного раньше я сказал о дверях: если они были заперты, когда сцена снималась, то должны быть заперты, когда сцена проецируется.

По этой же причине шторы нельзя пошевелить.

Человек, который гасит свет. Это Морель. Он входит в комнату против спальни Фаустины, останавливается на миг у постели. Читатель помнит, что в моем сне все это сделала Фаустина. Мне неприятно, что я спутал Фаустину с Морелем.

Чарли. Несовершенные призраки. Поначалу я их не находил. Теперь думаю, что обнаружил пластинки. Но я не ставлю их. Они могут расстроить меня, а это ни к чему в моем положении (будущем).

Испанцы, которых я видел в буфетной, – слуги Мореля.

Подземная камера. Зеркальная ширма. Я слышал, как Морель говорил, что они служат для экспериментов (оптических и акустических).

Французские стихи, которые декламировал Стовер:

Âme, te souvient-il, au fond du paradis,de la gare d’Auteuil et des trains de jadis [25].

Стовер говорит старухе, что это строки Верлена.

Теперь в моем дневнике не должно быть непонятных мест [26]. Исходя из сказанного, можно понять почти все. Остающиеся главы уже не вызовут удивления.

Пытаюсь объяснить себе поведение Мореля.

Фаустина избегала его, тогда он задумал эту неделю, убил всех друзей, чтобы стать бессмертным вместе с Фаустиной. Так он возмещал отказ от реальных возможностей. Морель понял: другим смерть не повредит – в обмен на какой-то срок жизни, обещающей неизвестно что, он даст им бессмертие в обществе любимых друзей. Так же он распорядился и жизнью Фаустины.

Но мое возмущение настораживает меня: быть может, я приписываю Морелю собственные чудовищные намерения. Я влюблен в Фаустину, я способен убить других и себя, – это я чудовище. А если Морель в своей речи вовсе не имел в виду Фаустину, если он был влюблен в Ирен, в Дору, в старуху?..

Я возбужден и говорю глупости. Морель игнорировал этих якобы любимых им женщин. Он любил недосягаемую Фаустину. Поэтому он убил ее, убил себя вместе со всеми друзьями, поэтому изобрел бессмертие!

Красота Фаустины стоит безумств, почестей, преступлений. Я отрицал это из ревности или из самозащиты, чтобы не признавать за другим права на любовь.

Теперь я смотрю на поступок Мореля, как и должно, – с восхищением.

Моя жизнь ничуть не ужасна. Оставив беспокойные надежды отправиться на поиски Фаустины, я привыкаю к блаженной участи созерцать ее постоянно.

Вот моя судьба: жить, быть счастливейшим из смертных.

Но мое счастье, как и все человеческое, непрочно. Созерцание Фаустины может прерваться (хотя я не в состоянии вынести даже такой мысли):

из-за разладки машин (я не сумею их починить);

из-за какого-либо сомнения, которое, вдруг возникнув, может омрачить мою райскую жизнь (надо признать, что кое-какие жесты и разговоры Мореля и Фаустины способны привести людей с менее твердым характером к ошибочным выводам);

из-за собственной смерти.

Главное преимущество моего решения в том, что саму смерть я могу сделать необходимым условием и гарантией вечного созерцания Фаустины.

Я спасен от бесконечных минут, необходимых для того, чтобы подготовить свою смерть в мире без Фаустины; спасен от бесконечной смерти без Фаустины.

Когда я почувствовал, что готов, я включил приемники синхронного действия. И записал семь дней. Роль свою я играл хорошо: непредубежденный зритель не подумает, что я втерся со стороны. Это естественный результат тщательной подготовки, двухнедельных исследований и репетиций. Я повторял без устали каждое движение. Изучил то, что говорит Фаустина, ее вопросы и ответы; часто я ловко вставляю какую-то фразу, и кажется, будто Фаустина отвечает мне. Я не всегда следую за ней; зная ее движения, я часто иду впереди. Надеюсь, что в целом мы производим впечатление неразлучных друзей, которые понимают друг друга без слов.

Меня смущала надежда избавиться от изображения Мореля. Знаю, что это бесполезно. Однако, когда я пишу эти строки, я чувствую то же желание, то же смущение. Досаждала и зависимость изображений друг от друга (особенно Мореля и Фаустины). Теперь все иначе – я вступил в этот мир, и уже нельзя убрать образ Фаустины без того, чтобы не исчез мой собственный. Меня радует также, что я завишу – и это