Книга Эмигрантское чтиво - Асия Караева

это отчасти объясняется тем, что я хотела исполнить желание моего отца иметь сына. На самом деле, мои друзья не были плохими и никому не причиняли вреда, мы просто немного хулиганили. Ловили лягушек в ближайшем озере, клали их себе в карманы, чтобы потом выпустить на уроке в школе. Однажды один из моих товарищей выкрасил серую лошадь своего деда в красный цвет.

Я редко видела отца. В глубине души надеялась, что слухи о моем поведении дойдут до него, и он будет гордиться мной. Что тогда он подумает обо мне, как о своем сыне. Слышал ли он о моих шалостях, этого я никогда не узнаю. В те редкие моменты, когда мы с ним виделись, он давал мне много-много денег. Он был художником, музыкантом, футболистом и самым большим гедонистом в жизни.

Он был очень щедр со мной, когда это касалось денег, но никогда душой. Я ненавидела его деньги и считала, что он таким образом откупался, чтобы не тратить на меня свое время. Я всегда с невероятной скоростью тратила деньги, которые он давал. Я и сейчас так же быстро расстаюсь с деньгами, как и с мужчинами. Сначала надеюсь на то, что либо первое, либо второе даст мне чувство стабильности или даже самореализации, но быстро разочаровываюсь и возвращаюсь к своему обычному состоянию, что мне на всё наплевать.

Каждую осень в наш городок приезжал маленький цирк. У них еще были карусели, качели, мини-футбол, американские горки и куча всего шумного и светящегося. В один из таких осенних дней я встретила отца в центре города. Он был немного навеселе и отдал мне все деньги, которые у него были. Я бежала к воротам цирка так быстро, как могла. Лоснящийся парень, пахнущий салом, как раз закрывал ворота на ночь. Увидев кучу денег в моей ладони, он улыбнулся во весь свой рот, полный гнилых зубов, и позвал меня во внутрь. Он позволил мне поиграть на всех машинах, которые у них были, пока я не потратила все деньги. Мне было около двенадцати. До сих пор помню его лицо, когда он ко мне подошел и начал расстегивать свои брюки одной рукой. Он достал свой член и прижал его к моему телу, затем схватил меня за две руки своей толстой рукой, положив другую свою жирную руку мне на рот. Он начал делать какие-то странные движения и неприятные звуки. Меня чуть не вырвало от того, что он был весь в жиру, от его запаха и от его вздохов. Но я стояла, как вкопанная. Мои ноги и всё тело настолько ослабли, что я думала, что не смогу дойти до дома.

Когда он закончил свою грязную работу, оставив пятна на моей одежде, он посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Он был в два раза больше меня, так что я знала, что лучше ему не сопротивляться. Мне кажется, ему было около двадцати, но у него было такое лицо, по которому сложно определить возраст, знаешь, тип, который никогда не повзрослеет и никогда не будет выглядеть молодым. Он меня отпустил, и я медленно пошла на подкашивающихся ногах к воротам. Постепенно я всё прибавляла шаг, а под конец побежала. Достигнув дома, я начала плакать и попыталась привести в порядок свою одежду.

Мне удалось пробраться в дом незамеченной, но мать вошла в спальню и начала свою обычную ругань: «Никогда не станешь хорошей, вся в отца. И не знаю, что с тобой делать…» Как машина-автомат.

Я спрятала голову в подушку и сделала вид, что не слышу ее. Но каждое слово, хотя она и не подозревала, что со мной произошло, разрывало сердце. Тогда я поняла, что не стоит искать защиту и утешение в семье.

На следующий день один из моих товарищей заметил, что я вела себя необычно тихо. Мы сбежали с уроков и пошли покурить за школой. Я рассказала ему о случившимся. Не все грязные детали, но достаточно, чтобы шокировать его и разозлить. Мы решили собрать остальную нашу шайку и пойти в овощной магазинчик, принадлежащий матери одного из наших товарищей. Мы собрали все гнилые овощи, которые уже не могли продать. И вооружились камнями. Мы пригласили других детей, живших по соседству, и, когда стемнело, подошли к воротам цирка. Убедившись, что все ушли в свои палатки, мы терпеливо ждали того парня, который закрывал на замок ворота.

Наконец-то он пришел. Всё те же жирные волосы и руки с грязью под ногтями. Нас было около пятнадцати, и мы побежали на него, бросая в него всё, что у нас было. Он в ужасе начал убегать. Мы всё сломали в цирке. Запачкали машины гнилыми томатами, перцем, картошкой, так же как он предыдущей ночью запачкал меня. Как только мы услышали шум из палаток, решили вернуться домой, довольные хорошо проделанной работой. А я хотела еще большего разрушения. Так что пошла и разбила зеркала на отцовской машине, хотя, на самом деле, я хотела разбить лицо отца. За все те деньги, которые он давал и за то, что он ничего больше мне не дал. После этого случая мать не выпускала меня из дома в течение недели. Но я убегала через окно, чтобы снова проказничать с моей шайкой.

Но поскольку в моей жизни беда не приходит одна, еще больший сюрприз я получила от своего товарища, когда стала подростком. Война в самом разгаре, а мне — пятнадцать. Я была так далека от реальности, впрочем, как и все люди в то время. Я открыла для себя панк-рок, что помогло мне выжить, потому что с моей головой что-то было не так. С моим телом всё было нормально. Но моя голова не могла воспринимать происходящее. Наслушавшись панк-рока и ища приключений, я угнала отцовский Форд Ескорт. Один из моих товарищей украл бензин из военных машин, которые стояли в центре города, и еще бутылку ракии у своей бабушки. Это был тот самый товарищ, с которым мы организовали нападение на цирк. Он вел машину на большой скорости, попивая ракию. Пьяный от ракии и полный адреналина, он выхватил бутылку из моей руки, а потом схватил меня и начал разрывать на мне одежду и целовать. Я отталкивала его и смеялась, но он так и не остановился. Он навалился на меня, и я знала, что произойдет. До сих пор спрашиваю себя, могла ли я защититься, что надо было настоять на том, чтобы он остановился, что надо было что-то сделать. Острая боль у меня от того, что это был мой товарищ, которому я доверяла больше, чем собственной матери. Само проникновение я даже не почувствовала, потому что была пьяна и, наверное, у него был маленький член… Но речь не о физической боли… А о вечном вопросе, насколько я сама в этом виновата… Моя мать сказала бы, что такие вещи никогда не произойдут с соседской дочкой. Самое страшное — когда начинаешь обвинять только саму себя. Я пыталась найти ему оправдание. Была война, мы были пьяны, он в меня влюбился. Но ничего не помогало. Я была так ранена, даже больше, чем могла самой себе признаться. Тем не менее…

Его убили на войне в скором времени после этого случая. Я винила себя за темные мысли, в которых желала ему боли. Я пришла на похороны. И стояла рядом с его матерью. Мы рыдали вместе. Она рыдала о своем единственном сыне, о своей кровинке, о своем ангеле… А я рыдала о том, что потеряла его тогда, уже очень давно.

Я начала изучать свое тело и открыла, что могу доставлять самой себе удовольствие без мужчин. И тогда стала использовать свое тело как оружие, чтобы добиваться от мужчин того, чего хочу. Однажды, и это безумная история, я решила соблазнить собственного отца. Это извращение, знаю. Не то, что хотела с ним переспать, просто желала узнать у всех ли мужчин извращенный ум.

Отец только посмеялся над моим театральным представлением, постучал мне по голове и сказал: «Тебе все-таки надо вести себя, как приличная девушка!»

Потом он достал из кармана смятую банкноту. Что я могла купить на эти деньги? В магазинах ничего не было. Война… Нечего купить и нечего продать. Я взяла банкноту из его рук и знаешь, что я сделала? Я ее съела.

Думаешь, я его шокировала? Он разозлился или удивился? Нет, моя милая. Ни на йоту.

Он вывернул наизнанку карманы и сказал: «У меня больше ничего нет».

Люблю тебя, моя дорогая, и напишу в следующий раз о чем-то более интересном, как например, о Дон Жуане или о вечеринке после шоу моды, или об извращенце Оливере…

Мия