Книга Возвращение - Майрон А. Готлиб

внешняя непривлекательность могла соперничать единственно только с самоуверенностью в своей неотразимости. Я чуть растерялся, не понимая, что Ленинский лауреат ожидает. Предвкушает ли мой восторг по случаю встречи с выдающимся ученым или проверяет мою компетентность?

– Очень приятно, Йосиф. Черные дыры, – начал я тараторить торопливо и нудно, стараясь показаться как можно менее интересным и поскорее избавиться от назойливого собеседника.

Он перебил меня:

– Пожалуйста, очень прошу, просто Йосик. Оставьте «Йосиф» для газет, обще-академических журналов и бюллетеней. С друзьями я просто «Йосик».

– Очень приятно, Йосик, – поправился я и выпалил на одном дыхании, – существование Черных Дыр следует из точных решений уравнений Эйнштейна и первое решение, насколько помнится, найдено Шварцшильдом.

– Откуда вы это знаете? – с обидой возмутился Йосик, – чушь какая-то, – авторитетно, но доверчиво добавил он уже новым тоном. – Казенный академический подход. Смеяться некому. Мы, ученые, называем это тупиковым открытием. Нельзя изобрести Черную дыру карандашом на бумаге. Необходимы телескоп и небо. Я лично доказал это. За что и получил премию в сто рублей денег. Нет, вы такое слыхали? Сто деревянных за открытие Черной дыры. Работал бы я в Йеркской обсерватории, получил бы миллион и не деревянных, а самых настоящих – зелененьких. И моим именем назвали бы астероид. «Астероид Йосика». Как звучит, а? Ну, хорошо. Пусть на худой конец – «Астероид Тоймана». Сто рублей – подумать только.

– Может еще, и назовут, – вселил я надежду в Йосика (и совершенно напрасно), за которую тот отчаянно обеими руками ухватился, а я поплатился дополнительной минутой задержки.

– Вы действительно так думаете? – с благодарностью произнес он, и чтобы собрать как можно большую аудиторию, с гордостью и громкостью добавил – «Астероид Йосика».

– Это высокая честь для меня познакомиться с таким выдающимся астрофизиком, – провозгласил я вполголоса, чтобы дать ему возможность осмотреть холл и проверить, сколько людей услышали мое негромкое признание, а я тем временем успею удалиться от него так далеко, что он не сможет вновь пристроиться ко мне.

Действительно, прилепиться к моей спине он не успел. Вместо того …

– Что вы коллекционируете? – бросил он вдогонку.

К моей великой радости, Йосик, отняв у меня возможность не только ответить, но даже задуматься над вопросом, самостоятельно продолжил: «Я коллекционирую моря и океаны. Искупался во всех морях и океанах планеты. В последний – Северно-Ледовитый – планирую окунуться этим летом. После чего коллекция будет полной. У кого еще есть подобная коллекция?!..»

«Не знаю» – подумал я – «Я коллекционирую пирамиды»

Если бы я вел с Йосиком немые переговоры, подобные тем, что вел в тот день с остальными, то они сильно отличались бы от диалога, в действительности состоявшегося между мной и Йосиком. К радости, меня не стали одолевать сомнения в подлинности других монологов того дня.

***

Вот и она. Незнакомый взгляд сумрачен и смутен, направлен в бок. Не обращен ни на видимые, ни на воображаемые предметы. Следуя его примеру, осанка также потеряла направленность, оскалилась изгибом верхней спины и потускневшей пятнистой шеи под тяжестью исхудавшего тела.

Прислушиваюсь… Ничего… Единственная поселенка дома, прочитать которую я не могу. Услышать ее монолог не способен. И есть ли он у нее?..

Это так несправедливо. Три послемартовских месяца я находился в непоколебимой уверенности, что она забыла только голос и непременно вспомнит меня, едва увидев. Но даже если и не вспомнит, то все остальное осталось в ней неизменным. Прямая спина, гладкая кожа, волнистые густые каштановые волосы, обрамляющие серо-голубые глаза, в глубине которых – был уверен с раннего детства – таится маленький родничок, из которого ключом извергались секреты и тайны. Глаза выдавали их блеском, и мне оставалось только терпеливо ожидать, когда она, добравшись до чудесного момента, поделится ими со мной.

Вопросом – если то были мои секреты, но я о них ничего не знал до поры, когда они рождались в том родничке. Да и родничком-то он назывался только, чтобы скрыть истинное назначение, и это был вовсе не родничок, а самый настоящий доподлинный тайничок. Место, где появлялись, прятались, хранились, ждали своего часа скрытые от мира наши с ней сокровища.

Откровенностью – когда она находила секреты в себе и щедро делилась со мной, и только два человека во вселенной знали об их существовании. И как она и ее тайничок находили меня в толпе, темноте, чужих незнакомых лицах, городах и даже странах, в моих разочарованиях, непониманиях, обидах, страхах.

Пусть все готовы признать – всё это необратимо рассыпалось на груды обесцвеченных и обесформленных осколков, раздроблено мириадами мозаик, расплавлено в стрелки утративших форму часов, переброшенных через бельевые веревки, ниспадающих с картин Дали, а для меня – это все та же она. И только терпеливое ожидание отделяет меня от ее никому другому недоступному «я здесь, я с тобой, ничто не может разлучить нас, только не торопись».

Приближаюсь к ней. Даю возможность заметить себя раньше, чем «а вот и я», привыкнуть ко мне, разглядеть в затуманенной памяти, принять после всего, что случилось, и если это так важно, простить. Я готов не узнать ее или что-то в ней, такой непредсказуемо знакомой в ее прошлой домартовской жизни.

Ее улыбка, рожденная на Илае, с безразличной инертностью проплывает сквозь прозрачного, бестелесного меня, не коснувшись ни единого листочка-лепесточка, ею же во мне и выращенного. После сумбурного нагромождения сомнений взгляд неуверенно возвращается амальгамой любопытства, смутных воспоминаний далекой прошлой жизни, непозволительности разглядывания незнакомых, поисков неуловимой тени, промелькнувшей или только почудившейся на безлунном безлюдном пустыре. Время спотыкается и начинает беспомощно увязывать в болоте смутных воспоминаний. «Нет. Ничего. Ошиблась… опять ошиблась». Утомленный взгляд сдается, с затаенной надеждой возвращается и продолжает искать на мне, в себе, в расщелине прищуренных глаз смутные запутанные ощущения.

Хочется целовать ее в щеки, глаза, волосы, шею, гладить, просто касаться, обнимать, прижаться и не отпускать, а она будет неподвижно наслаждаться воспоминаниями тела… Нельзя. Не могу позволить испугу и неприятию вытеснить чувство нашей близости, которое, знаю, все еще в ней, только затерялось в темных складках и лабиринтах.

– Дарья, посмотри, кто пришел навестить тебя, – вступает миловидная сестра, стоящая неподалеку, начав двигаться в нашем направлении.

Других посетителей в холле нет. Всеобщее внимание обращено к нам. Взгляды притворно безразлично, оживленно любопытно, каждый со своей мерой интереса и понимания, сворачивают в направлении медового зрелища нашей встречи.

Меня мало смущает публичность момента. Напротив, впитываю естественную среду ее обитания. Краем глаз изучаю застывшую в ожидании ее новую незнакомую мне семью.

– Илай, – с улыбкой догадывается она, несколько даже удивляясь легкости предложенной