Книга На балу грёз - Дэй Леклер

— Ну, уволить ее я тебе точно не позволю.

— Ишь ты? — Раф откинулся на спинку стула и с любопытством смотрел на Эллу. — И как ты мне не позволишь?

— Найму ее сама.

— Идея неплоха. Одно «но»: это мой дом, amada, и я, и только я, буду решать, кому работать здесь.

— А жена и слова молвить не может?

— Не может, — отрезал Раф. Повисла неловкая тишина.

Когда все отужинали, Челита подала tacita de cafe — чашечку кофе, традиционную, как поняла Элла, в конце трапезы.

— Это особый кофе, — сказала Шейн с гордостью. — Кроме нашего поместья, такого нигде не попробуешь. Так бережно не собирают ни один кофе. Сорт котируется как «арабика — сверхтвердое зерно» и на мировом рынке признается как один из самых изысканных.

— А кофе… как его делают? — загорелась Элла. — По пути нам попались деревья, но никаких зерен я не видела. Только ягоды.

— Зерна под кожицей, — объяснил Раф. — Если внутри два зернышка, то мы говорим «курочка», а если редко-редко одно, то «петушок». Когда ягоды покраснеют, их пора собирать. Тяжкий труд. Одно и то же дерево обирают по нескольку раз. Собранные ягоды многократно промывают специальные машины, очищая от кожуры и мякоти. Зерна на день оставляют бродить для того чтобы сделать вкус насыщеннее или специфичнее. И чашка кофе превращается в нечто неповторимое…

— И восхитительное, — согласилась Элла.

— Рад, что тебе нравится. — Раф встал со стула и поцеловал Эллу в щеку. — Прошу прощения, что ухожу, но у меня остался еще один неотложный телефонный звонок.

— Ничего страшного. — Элла никак не могла прийти в себя после поцелуя.

Раф вышел, и Шейн усмехнулась.

— Как первый урок по производству кофе? Тебе повезло: Раф ограничился сокращенной версией. На самом деле все во сто крат сложнее. — Шейн отставила пустую чашку и поднялась. — Слушай, хочешь покажу мозаику во внутреннем дворе? Знаю, мой дорогой брат не одобрит, но поскольку она про тебя… — Выражение лица Эллы рассмешило Шейн. — Шучу, но отчасти. Считают, что на мозаике изображена La Estrella. Хочешь увидеть портрет твоей тезки?

— Спрашиваешь!

* * *

Элла старалась не отставать, пока по лабиринту коридоров Шейн вела ее в самое сердце поместья.

— Мозаика твоя?

— Нет. — Черты лица Шейн вдруг стали резче. — Но я ее реставрировала.

Они вышли во внутренний двор. Над головами арки из лиловых бугенвиллей, по бокам изумрудные папоротники, пламенеющая геликония и ярко-розовый вьюн рождали буйство красок.

— Шейн, как получилось, — мягко спросила Элла, — что ты бросила любимое занятие?

Пронзительно-черные глаза Шейн стали холодными.

— Мозаики — это развлечение, а не профессия. Выучиться на бухгалтера куда практичнее.

— Твой брат так говорит.

— Примерно.

— Куда подевалась девчушка, которую я знала? — вздохнула Элла.

— Ее больше нет. — Шейн прибавила шагу. На шее забилась жилка. — Она повзрослела.

— Повзрослеть не значит отказаться от мечты.

Шейн расхохоталась. На фоне обступившей их красоты этот смех прозвучал как-то особенно цинично.

— Нет, значит! Мозаика — вот. — Девушка обвела рукой пространство вокруг фонтана. — Я бы составила тебе компанию, но мне нужно еще кое-что доделать на компьютере.

— Шейн, погоди. — Элла поняла, что переусердствовала. — Не уходи…

Но та не послушала.

Догонять Элла не стала. Еще есть время вернуть все на круги своя. Тяжело вздохнув, она принялась рассматривать мозаичный пол. И подивилась: казалось, все цвета радуги причудливо смешались вокруг чаши фонтана — яркие внизу и переходящие в один черный вверху. Постепенно сложился рисунок, и Элла обомлела.

Яркий водоворот красок был мантией женщины, преклонившей колени в молитве. Черное — ее волосы, из-за серебряных крапинок в плитке невероятно похожие на ночное небо. И две золотых звезды — глаза. Непередаваемого, между золотым и янтарным, цвета.

И встретятся две золотые звезды на черном небосводе, и счастье и благоденствие вновь поселятся в Милагро.

Если раньше Элле было невдомек, почему Марвин относит предсказание не к небесному явлению, а к человеку, то теперь все встало на свои места: то ли рука древнего мастера, то ли — Шейн, но лицо мозаичной женщины поразительно напоминало лицо, которое каждое утро смотрело на Эллу из зеркала.

Вдруг неясный шорох заставил Эллу обернуться и всмотреться в дальний, самый темный угол. Оттуда, в полосу сумеречного света, выступил Раф с бокалом бренди в руке.

— Вам обеим предстоит много работы. — Он махнул на мозаику.

— Пожалуй. — Элла неуверенно посмотрела на него. — Ты, кажется, собирался звонить? Давно здесь?

— Порядочно. Звонок не отнял много времени, и я пришел сюда полюбоваться закатом.

— Что же… не повезло.

— Все потому, что я ненароком услышал слова Шейн? — Раф сделал добрый глоток бренди. — Сестра не сказала ничего нового.

— Неужели ты допускаешь, что она будет счастлива, став бухгалтером, а не занимаясь любимым делом?

— Не важно, что я допускаю. — Раф сунул руку в карман брюк, и, хотя равнодушно пожал плечами, пальцы заметно сжались в кулак. — После аварии Шейн как подменили. Никаких художеств. А все твой треклятый «Золушкин бал». И не вздумай приставать к ней со своей верой! Вера — это страшно. Во имя веры жители Милагро готовы идти за La Estrella хоть в огонь, хоть в воду.

— Хоть в огонь, хоть в воду… — повторила Элла, невольно опустив глаза на мозаику, и почувствовала особенную важность этих слов Рафа.

— Элла, очнись, — заклинал Раф. — Вспомни, ради чего ты приехала в поместье «Esperanto». Уберечь родителей — только поэтому!

— Нет! — яростно воскликнула Элла. — Я приехала потому, что люб…

— Не произноси, — с силой выдохнул он. — Не надо.

— Не желаешь слышать? — горько спросила она.

— Это не любовь. Это вожделение. Не заставляй меня показывать тебе разницу.

— А мне бы хотелось. — Элла взглянула на Рафа из-под ресниц.

Раф, запрокинув голову, осушил бокал, поставил его на бортик фонтана и стал приближаться, в каждой черте лица — мрачная решимость. Опередив его, Элла скользнула ему под руки и обхватила ладонями его лицо.

Ночные сумерки сгладили резкость черт, смягчили напряженность скул. Но страсть, превратившая его глаза в два факела, жажда обладания лавой клокотали в его глазах. Отдавая Рафу то, что он так хотел, Элла притянула его голову к себе и поцеловала.

От него веяло теплом и хмельной страстью. Чуть повернув голову, Элла усилила поцелуй, шире разомкнув губы и все глубже погружаясь в сладостную теплоту. Его стон, полный первобытного требования, передался ей. Разбудил доселе неведомую силу, требовавшую только одного выхода.