Книга Парижане и провинциалы - Александр Дюма

Подойдя к дверце купе и увидев женщину, он, не зная еще, молода она или стара, красива или безобразна, отбросил далеко в сторону свою сигару и, вытащив из кармана платок, обтер им губы, усы, волосы, чтобы уничтожить тот отвратительный запах, который так щедро расточают курильщики вокруг себя даже тогда, когда они не курят.

Сильный аромат вербены достиг ноздрей г-на Пелюша, и он пробормотал сквозь зубы «мюскаден», хотя запах, распространившийся от взмахов платка, не имел ничего общего с мускусом.

Молодой человек поднес руку к фуражке, приветствуя хозяина магазина «Королева цветов».

— Сударь, — начал он, — будучи первым в списке, я имею право на лучшее место в купе.

— Я это знаю, сударь, — ответил г-н Пелюш.

— И благодаря этой счастливой случайности, — продолжил молодой человек, — я могу предложить его мадам или мадемуазель и буду весьма рад, если она примет мое предложение.

Камилла уже открыла рот, чтобы поблагодарить молодого человека, но г-н Пелюш опередил ее.

— Нет, сударь, — ответил он, — моя дочь займет место в углу, а я сяду посередине. Ни я, ни моя дочь не имеем чести столь близко вас знать, чтобы быть вам чем-либо обязанными.

— Нельзя ничем быть обязанным, сударь, путешественнику, который лишь исполняет долг благовоспитанного человека, уступая свое место женщине. Соблаговолите, сударь, подняться в карету и располагайтесь там как вам будет удобно, я же займу место, которое останется свободным.

Затем, повернувшись к кондуктору, он спросил:

— Рассыльный из гостиницы принес вам мою дорожную сумку, Левассёр?

— Да, господин Анри, — ответил тот, — будьте спокойны.

— Спасибо, мой друг, — сказал молодой человек.

— О! Не стоит благодарности. Служить другим — это обязанность, но служить вам, господин Анри, — это удовольствие.

— Этот молодой человек носит имя претендента, — пробормотал г-н Пелюш. — Должно быть, он какой-нибудь аристократ.

— Отец! — Камилла, опасаясь, что молодой человек услышит эти слова, сжала руку г-на Пелюша.

Но молодой человек ничего не слышал или сделал вид, что ничего не слышал.

— По местам, господа пассажиры, отьезжающие в Виллер-Котре! По местам!

— Садитесь, дочь моя, и займите мой угол, — величественно произнес г-н Пелюш.

Камилла поднялась в экипаж, робко взглянув на молодого человека, словно просила у него прощения за недостаточную учтивость отца.

Молодой человек улыбнулся и едва заметно поклонился.

Господин Пелюш поднялся вторым, увидел, что Камилла заняла то место, которое он ей указал, и сел посередине.

— Садитесь, господин Анри, — произнес кондуктор, уже готовясь закрыть дверь за юношей, а самому подняться в кабриолет, венчающий крышу дилижанса.

— Рядом с тобой наверху есть место, Левассёр? — спросил молодой человек.

— Как, наверху? В моем кабриолете? — переспросил изумленный кондуктор.

— Да, наверху.

— Ну, конечно же, там есть еще место, но, даже если бы его и не было, для вас всегда бы нашлось одно! Но почему, господин Анри…

— Что же! Тогда, мой дорогой Левассёр, закрывай дверцу, — промолвил молодой человек, взявшись за ремни, облегчавшие подъем на верхний этаж кареты. — Твое купе слишком мало, а я не хочу никого стеснять.

После этих слов он вскарабкался по узким железным ступеням, вделанным в дилижанс, с ловкостью и проворством, свидетельствовавшими о его серьезных занятиях гимнастикой.

Кондуктор закрыл дверцу.

— Согласитесь, отец, — сказала Камилла г-ну Пелюшу, который, не церемонясь, устраивался в углу, оставшемся свободным благодаря переселению третьего пассажира на один этаж выше, — согласитесь, вот молодой человек редкой любезности.

— Полно! — ответил г-н Пелюш. — Мы вовсе не должны быть ему признательны; все это проделано ради того, чтобы покурить там в свое удовольствие.

Камилла собиралась взять под защиту очаровательного молодого человека — она и в самом деле находила его очаровательным, — но, поскольку г-н Пелюш в этом отношении, похоже, ни за что на свете не согласился бы изменить свое мнение, она сочла, что благоразумнее будет промолчать.

Впрочем, что ей было за дело до того, какое мнение об этом молодом человеке ее отец составил и с характерным для него упорством отстаивал, ведь она видела этого попутчика лишь мельком и, вероятно, никогда больше его не увидит, когда, покинув экипаж, они расстанутся?

Итак, Камилла промолчала, а поскольку ночь была восхитительной и дул свежий, но ласковый ветерок, она открыла окно, облокотилась на раму и принялась мечтать.

Мадемуазель Камилла принадлежала к тем гибридам, перед которыми садовник замирает, преисполненный удивления и радости, открыв в них непредвиденные качества и неожиданное изящество оттенков. Отданная в хороший пансион, она не только получила превосходное начальное образование, но вдобавок к этому все ради тех же целей коммерции ее обучили английскому языку и рисованию. Это изучение английского, которое должно было ограничиться навыками, достаточными для того, чтобы бегло говорить на языке газет «Таймс» и «Морнинг Пост» с юными мисс и элегантными леди, если случай привел бы их в магазин «Королевы цветов», Камилла простерла до чтения старых и современных поэтов Великобритании: Грей, Кол-ридж, Саути, Томас Мур и особенно Байрон, произведения которого в 1840 году были еще весьма популярны во Франции, стали ей хорошо знакомы, а романы Вальтера Скотта занимали после упомянутых нами поэтов первое место в ее скромной библиотеке. Что касается рисования, которое все в тех же коммерческих целях должно было ограничиться лишь изучением цветов, то Камилла придала ему более широкий характер, изображая цветы лишь как некую деталь и всегда окружая их видениями своего воображения, рождавшимися либо под впечатлениями какого-нибудь красочного описания на страницах ее любимого романиста, либо под воздействием поэтических творений обожаемых ею стихотворцев «Озерной школы». Но поскольку от нее хотели вовсе не этого, то Камилла всегда инстинктивно скрывала сначала от своих учителей, а затем от родителей эту тайную сторону своих занятий. Господин Пелюш и его супруга с восхищением наблюдали за тем, как Камилла после выхода из пансиона не только рисовала те цветы, какие существовали в природе, но и придумывала такие, каких не было нигде и никогда; восхищение родителей достигло крайней степени, когда они услышали, как она изъясняется с редкими посетителями с другой стороны Ла-Манша, которых известность г-на Пелюша привела в магазин «Королева цветов», на языке, непонятном ни для хозяина, ни для хозяйки этого заведения, и делает это с легкостью, свидетельствующей об углубленном изучении ею этого языка. Поэтому все, о чем бы ни попросила Камилла для своих занятий рисованием или английским — книги или бристольский картон, — все это безоговорочно ей предоставлялось. И стоило Камилле в любое время дня сказать: «Отец, я иду заниматься английским», либо: «Мама, я отправляюсь рисовать», — подкрепив это заявление поцелуем, как ей тут же предоставлялась полная свобода, и не было случая, чтобы г-ну Пелюшу или Атенаис пришло в голову проверить, в самом ли деле Камилла поднялась к себе ради этих занятий или же она это сделала с совсем другой целью.