Книга Затмение сердца - Елена Васильевна Габова

беспомощно смотрела на парня с голубыми глазами. Да, да, Лёва прав, Кислицин не так интересен, как Капитонов. Он меньше знает, он почти не читает книг. В свободное время смотрит «стрелялки»… Но было обидно. За себя, за Захара.

– …Да, я понимаю – он не тот, в кого следовало бы влюбиться. Я понимаю, я глупа, но ты объясни мне, Лёва, почему так бывает? Почему я его люблю? Да, да, люблю! – глупо было притворяться. – Неужели потому, что любовь – зла? Нет, нет, Лёва, Захар хороший, он красивый и вообще… Знаешь, какой он хозяйственный! Строит дом, ловит рыбу… Ты не хочешь в кафе сбегать, погулять по городу, под дубом постоять?

– Под дубом – на глазах всего дома, родителей? – нет, не хочу. И потом – холодно.

Во время моей тирады Лёва насмешливо смотрел на меня. Смотрел так, как будто был намного старше и знал то, что неизвестно мне, малышке.

– Считай, что мы над дубом стоим. В кафе тоже не хочу – лень.

Лёва обнял себя руками – в коридоре было прохладно.

Я сползла по стене на пол и сидела на корточках, спрятав лицо в ладони, а потом просто села на плиточный пол.

– Э-э, Ветка, подожди. Так нельзя, встань.

Лёва поднял меня, прислонил, как куклу, к стене.

Около мусоропровода лежала пачка газет. Кто-то раз в неделю пачками выносил газеты, но не выбрасывал их в трубу, а оставлял на полу аккуратной стопкой. Чтобы все, кто хотел, просвещались. Только желающих почему-то не находилось. Лёва взял из кучи сразу несколько газет и постелил на пол.

Какой заботливый. С ума сойти.

– Теперь можешь садиться.

Я переложила газеты на нижнюю ступеньку лестницы, села. Лёва примостился рядом на корточках. Мимо нас тактично курсировал лифт – вверх-вниз, ни разу не остановившись на нашем этаже. Поговорили о классе, об учителях, о городе. Опустились даже до погоды. Мне страшно хотелось спросить Лёву о воркутинской девчонке, но я сдерживалась. Неудобно лезть в душу.

Поздно вечером зазвонил телефон. Я уже не дёргалась и не вздрагивала, когда он звонил. Знала, что не Захар. Кислицин отучил меня от своих звонков.

Звонил Лёва.

– Привет, соседка. Чем занимаешься?

– Бродского читаю. Слушай, у него в стихах так много пространства. Просто сплошной космос! Всё вокруг нас ограниченно. Включая пространство. А у Бродского – нет. У него оно бесконечное. У него в стихах весь мир, даже если он пишет об одном городе или деревне. Весь мир, вся вселенная, и время у него тоже вселенная. Я ни за что так не смогу писать, ни за что. Стихи у меня вообще стухли. Вот последний, навеянный, кстати тем же Иосифом:

Время больше пространства. Пространство – вещь.

Время же, в сущности, мысль о вещи.

Жизнь – форма времени. Карп и лещ —

сгустки его,[5]

Сгустки времени и похлеще:

Морская волна и твердь суши.

Сгусток времени даже смерть…[6]

Вчера написала. Что это? Разве стихи? Бред сивой кобылы.

– А играет у тебя что? – спросил Лев.

– Догадайся с трёх раз.

– Я с первого догадаюсь. Цой.

– Молодец.

– А у него как с пространством?

– О, у него и пространство, и время – всё есть.

– Надо мне его послушать внимательно.

– Послушай.

– Ага, хорошо. Не сегодня. Слушай, Ветка, чего звоню-то. Я тут в местной газете вычитал – у вас в театре «Севильский цирюльник» поставили. Сходим?

– Ты меня приглашаешь?

– А почему нет? Конечно!

В первый раз парень пригласил меня в театр!

– Хорошо, конечно, сходим!

– Слушай, прости за вопрос. У тебя, наверное, и юбка имеется?

– Представь себе, да.

– И туфли?

– И туфли.

Я сразу вспомнила и юбку, и туфли, довольно-таки старушечьи, которые мне мама купила для школы. Нет, у меня были и другие юбки, и платья были, разумеется, не такая я, в самом деле, золушка. Всё было… но вот беда – я из всего выросла, а мама боялась покупать мне что-либо без моего разрешения, а самой мне было не нужно!

– Наденешь это в театр? Что ты ходишь, как эта… как готка в чёрном всегда?

Надеть на себя вот это барахло – юбку и туфли? Мне в чёрных джинсах уютно! Джинсы – это мой стиль. У меня их несколько. И свитеров всяких, водолазок, футболок с рукавами и без – миллион. А кроссовок и кед – два миллиона.

– Я не люблю юбки.

– В театр в джинсах не пустят. Нет, пустят, конечно, но мне бы хотелось…

– Ладно, Лёв, я эту проблему решу.

– О’кей!

Бросив трубку, я тут же полезла в шкаф и всё, что нужно, отыскала. Нашлась и красная нарядная блузка с вырезом спереди и рюшами, как в чешуе, мама купила её на вырост, и вот я выросла, наконец. Напялила нелюбимые колготки. Придирчиво взглянула на себя в зеркало.

Да ничего там была девушка! Не хуже, чем в джинсах, правда! Я пожала плечами. Почему бы мне всё это не носить иногда? И мама бы порадовалась – то, что она купила, не пропадает даром.

Я достала косметичку и накрасила ресницы. Тронула губы помадой.

Всё! Достаточно! Целый час на это убила!

Была почти полночь. Родители спали. Я редко ложусь спать раньше двенадцати и в школу к восьми встаю с трудом. Интересно, сосед спит?

Если я звякну не по домашнему, а на мобильник – родителей Лёвкиных не испугаю, у него своя комната, они не услышат.

– Лёв! Спишь?

– Читаю.

– Лёв, выйди на площадку, я тебе что-то покажу. Буквально на минутку, лады?

– До завтра не подождёшь? Я уже в постели.

– Я бы подождала, если бы мы в соседних домах жили. Но ведь мы на одном квадратном метре!

– Ладно, выхожу, уговорила.

Конечно, я не скажу, что Лёва упал при виде моей юбки. Он на ногах крепко держится. Но удивился сильно.

Он осмотрел меня буквально как новогоднюю ёлку, только не он вокруг неё ходил, а я покружилась по его просьбе.

– Слушай, как всё-таки женщинам идут платья и юбки, – сказал он, удивлённо крутя башкой. – Ты совсем другая сейчас.

– Правда, что ли?

– Да. Ты сейчас, знаешь кто? – он потёр подбородок. – Ты сейчас настоящая Виолетта.

– Здрасьте! А была какая? Не настоящая?

– А была Ветка. Хорошего дерева рябины – но ветка!

– А сейчас я какого дерева?

– А сейчас ты вообще не дерево. Ты – сама по себе. Виолетта Покровская.

И он