Книга Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

через полчаса последовать за ним, забрав с собой рукопись Марсдена. Но, прежде чем уйти, я с согласия Марсдена вызвал по телефону сиделку и оставил друга на ее попечение, пообещав как можно скорее вернуться.

Вряд ли я смогу описать последовавшие за этим две недели, полные долгих мучений и кратких иллюзорных сдвигов к лучшему, вслед за которыми возникали еще более чудовищные рецидивы. Я проводил с Марсденом все свободное время, поскольку мое присутствие, похоже, его немного успокаивало, за исключением становившихся все длиннее жутких ежедневных приступов, когда он переставал осознавать окружающее. Тогда, во время все более затяжных периодов бреда, он лишь что-то бессвязно бормотал или кричал в ужасе пред видимыми лишь ему одному предметами или людьми. Пребывание рядом с ним стало для меня беспримерно тяжким испытанием. И страшнее всего было то, что с каждым часом и каждым днем голова и тело Марсдена продолжали сморщиваться, а его рост непрестанно уменьшался, и вряд ли человеческий разум смог бы, не впав в безумие или забытье, вынести страдания, которые приходилось ему при этом переживать… Но я не в силах вдаваться в детали или описывать последние стадии его болезни и вряд ли осмелюсь даже намекнуть на то, в каком состоянии он умер и в каком виде гробовщику досталось его тело. Могу только сказать, что в самом конце оно было не больше тела ребенка или гнома; оно съежилось и неописуемо, до неузнаваемости изменилось, и груз, который пришлось нести сопровождающим гроб, был феноменально легким… Когда все закончилось, я поблагодарил Бога за запоздалую милость наступившей смерти моего друга. Случившееся полностью меня измотало, и лишь после похорон я набрался сил и решимости, чтобы прочесть рукопись Марсдена.

Отчет его был написан тонким, изысканным почерком, хотя под конец в нем чувствовались ажитация и тревога. Далее я привожу весь текст полностью, ничего не сокращая и не приукрашивая.

Я, Джулиус Марсден, всю жизнь неизъяснимо тосковал по далекому и неизведанному. Я обожал сами названия отдаленных мест, загадочных морей, континентов и островов. Но ни одно другое слово не содержало в себе даже десятой части того неописуемого очарования, завораживавшего меня с самого детства, как слово «Африка». Оно околдовывало меня, словно какое-то некромантическое заклятие; оно казалось квинтэссенцией тайн и романтики, и ни одно женское имя не было для меня дороже, не могло соблазнить и увлечь меня так, как название этого загадочного континента. По счастливому стечению обстоятельств, которое, увы, далеко не всегда сопутствует осуществлению наших мечтаний, те двадцать два месяца, что я провел в путешествии по Марокко, Тунису, Египту, Занзибару, Сенегалу, Дагомее и Нигерии, нисколько меня не разочаровали, ибо реальность соответствовала моим грезам просто на удивление. В горячей и громадной лазури небес, в бескрайних равнинах пустынь, в буйстве джунглей, в несущих свои воды среди невероятных пейзажей могучих реках я нашел нечто глубоко родственное моей душе. В этом мире могли воплотиться мои самые необычайные мечты и я мог ощутить себя по-настоящему свободным, чего невозможно было достичь ни в каких иных местах.

В конце двадцать второго месяца моих странствий я путешествовал по верховьям реки Бенуэ, большого восточного притока Нигера. Моей целью было озеро Чад – впадающие в него реки соединяются с Бенуэ посредством болот на плоскогорье. Я вышел из Йолы с несколькими гребцами из племени фула, негровмагометан, и мы огибали восточный склон горы Алантика, огромной гранитной массы, поднимающейся на девять тысяч футов над плодородными землями Адамавы.

Мы пересекали живописный ландшафт; иногда нам попадались деревни, окруженные полями сорго, хлопка и ямса, и обширные пространства дикого буйного леса, баобабов, бананов, веерных пальм и панданусов, над которыми возвышались зазубренные вершины остроконечных холмов и фантастических изрезанных утесов.

Ближе к закату Алантика превратилась в голубоватую дымку вдали, над зеленым морем джунглей. Пока мы продолжали свой путь в двух маленьких лодках, одна из которых была в основном нагружена моим личным имуществом, я заметил, что мои гребцы о чем-то негромко переговариваются, то и дело повторяя слово «Азомбея», в котором звучали нотки предостережения и страха.

Я уже немного знал язык фула, а один из гребцов, высокий статный парень с кожей скорее бронзовой, нежели черной, владел неким подобием ломаного немецкого с вкраплением нескольких английских слов. Поинтересовавшись, о чем они разговаривают, я узнал, что Азомбея – название местности, к которой мы приближались. По словам гребца, ее населяло племя невероятно жестоких дикарей, которых до сих пор подозревали в каннибализме и человеческих жертвоприношениях. Их не удалось понастоящему покорить ни магометанским завоевателям, ни нынешней германской администрации, и они продолжали вести первобытный образ жизни, поклоняясь богине по имени Ванара, незнакомой другим языческим племенам Адамавы, которые все поклонялись фетишам. Особую вражду они питали к неграм-магометанам, и вторгаться на их территорию было крайне опасно, особенно во время ежегодного религиозного празднества, которое происходило как раз в эти дни. Как признался гребец, ему и его товарищам не особо хотелось двигаться дальше.

Тогда я смолчал. Услышанный рассказ не вызывал у меня доверия – он отдавал предрассудками, свойственными замкнутым народностям, которые всегда с подозрением и страхом относятся к тем, кто обитает вне их территории. И все же меня охватило некоторое беспокойство, поскольку мне не хотелось, чтобы мое путешествие прервалось из-за сложностей с гребцами или туземцами.

Солнце зашло почти мгновенно, как обычно в тропиках, и в кратких сумерках я успел заметить, что лес по берегам стал еще более густым и буйным. Во мраке высились громады древних баобабов, а над рекой изумрудными водопадами покачивались лозы гигантских растений. Надо всем этим царила первобытная тишина, которую нарушали только звуки скрытой экзотической жизни – тайное дыхание невыразимой страсти, непостижимых опасностей, всеохватывающего и неодолимого стремления к размножению.

Высадившись на поросшем травой берегу, мы разбили лагерь на ночь. Поужинав ямсом, земляными орехами и консервированным мясом, к которым я добавил толику пальмового вина, я поднял вопрос о продолжении нашего путешествия; но лишь после того, как я пообещал утроить жалованье гребцам, они согласились доставить меня в страну азомбейцев. Я не был склонен всерьез относиться к их страхам, начиная подозревать, что вся эта история – всего лишь выдумка с единственной целью добиться от меня прибавки. Но доказать это я, естественно, не мог, а гребцы выказывали нежелание продолжать путь, клянясь Аллахом и его пророком Магометом, что им грозит страшная опасность и что они и даже я сам можем стать мясом в супе на пиру азомбейцев или превратиться в дым на языческом алтаре еще до