Книга Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

– а именно о соотношении ролей обвинителя и судьи. В системе общего права процесс состязательный, а в системе континентального – инквизиционный. В Англии и США обвинитель должен был сначала изложить состав обвинения, а затем доказать его перед судьей в открытом слушании. Во Франции и СССР обвинители и судьи сотрудничали теснее. Следователь (juge d’instruction) вел досудебное следствие, а затем передавал собранные доказательства обвинителю, который регистрировал их в уголовном суде. Судьи затем опрашивали обвиняемого на основе этих доказательств[204]. Все понимали (хотя и не говорили в открытую на этой встрече), что политические процессы в сталинском Советском Союзе имели и свои собственные «нюансы». Показания часто выбивались под пытками или полностью фабриковались, а органы госбезопасности прилагали все усилия, чтобы подсудимые становились сговорчивее[205]. Первая встреча главных архитекторов Международного военного трибунала ясно показала в первую очередь то, что никто из них не осознавал до конца, насколько их одностороннее знакомство – лишь со своими, а не чужими правовыми системами – повлияло на их собственные ожидания, связанные с послевоенной юстицией.

В ночь с 28 на 29 июня Никитченко и Трайнин разослали меморандум с изложением своей позиции[206]. Когда делегаты собрались на следующий день, Никитченко смело заявил, что главные военные преступники «уже признаны виновными» в Московской и Ялтинской декларациях и, таким образом, цель трибунала – продемонстрировать миру их вину и затем наказать. И продолжил: смешно говорить о судье, председательствующем в таком процессе в роли незаинтересованной стороны и незнакомом с предысторией, поскольку это только создаст лишние проволочки. Ощутив после этого взволнованность в зале, Никитченко поспешил добавить, что правила «справедливого судопроизводства, разумеется, должны быть соблюдены». Но он все равно настаивал на том, что, после того как доказательства будут собраны, изучены обвинителями и предъявлены судьям, сам по себе процесс не должен затянуться больше чем на несколько недель[207].

Присутствующие были шокированы перспективами такого юридического сценария. Максуэлл-Файф впоследствии предположил, что Никитченко представлял себе Следственный комитет в виде комитета судебных следователей, исходящих из постулата, что обвиняемые «уже осуждены Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным»[208]. Джексон воспринял речь Никитченко как призыв устроить судебный фарс[209]. Оба были отчасти правы. Джексон немедленно возразил, что Никитченко неверно понимает Московскую и Ялтинскую декларации: в них выдвигались обвинения, а не выносился приговор. Для приговора требовалось «объективное расследование»[210].

На том же заседании Никитченко настаивал, чтобы из плана вычеркнули суд над нацистскими организациями – гестапо, СС и т. п. Он не представлял себе, чтобы какая-либо из них не была сочтена преступной. Джексон, все более раздражаясь, объяснил, что его правительство намерено посредством суда над этими организациями продемонстрировать «во всей полноте стремление нацистов к власти над миром» и запустить процесс денацификации Германии[211].

Джексон решил твердо противостоять советским возражениям против американского плана[212]. На следующее утро он разослал другим делегациям переписанный черновик проекта. Он принял предложение Трайнина разделить документ на два: соглашение об организации трибунала и устав, описывающий его правила и процедуры. Но суть плана осталась неизменной. Предлагался полномасштабный процесс над нацистскими лидерами, организованный в основном по американской модели: обвинение должно представить все свидетельства и доказать свою позицию в ходе открытого слушания. В приложенной записке Джексон высказался примирительно, не требовал полностью принять американскую судебную процедуру и был крайне заинтересован в предложениях со стороны советских, французских и британских коллег. Он добавил, что американцы разделяют мнение Трайнина, что агрессивная война является преступлением. После чего Джексон напомнил остальным, что американский народ не видел нацистских зверств собственными глазами. Доказательства важны. Необходимо документировать преступления нацистов в судебном процессе, который вызвал бы доверие у американского народа[213].

Делегаты собрались в Черч-Хаусе в понедельник 2 июня и снова обратились к вопросу о суде над нацистскими организациями. Джексон объяснил, что в данном случае склоняется к применению концепции «заговора», к тому времени знакомой всем присутствующим. Нацисты, участвовавшие в «совместном плане действий», были бы признаны ответственными за преступления друг друга. Помощник Фалько, парижский профессор международного права Андре Гро, не возражал, поскольку и французское, и советское право признавали концепцию коллективной вины. Никитченко тоже согласился, но добавил, что по советским законам преступников все равно следует судить в индивидуальном порядке. По его мнению, если смотреть с советской точки зрения, трибунал может судить группы лиц (например, некое число эсэсовцев), и таким образом множество людей могут быть судимы одновременно. Он отметил, что при таком подходе суд может признать организацию уголовно ответственной[214].

Джексону не терпелось поставить точку в этом вопросе. Он согласился, что американцы стремятся установить вину каждой организации посредством доказательства вины ее индивидуальных членов: «В точности как вы предлагаете». После установления вины организации трибунал может распространить присущую ей уголовную ответственность на всех ее членов. Конечно, добавил Джексон, каждому члену виновной организации будет дана возможность доказать, что его записали туда принудительно или сочли членом организации по ошибке. Но он не сможет оспаривать саму виновность организации. Джексон покинул совещание в уверенности, что они с Никитченко нашли общий язык[215].

Неудивительно, что местоположение трибунала тоже вызвало споры. Никитченко и Трайнин имели строгий приказ Москвы настаивать на Берлине – находящемся в советской оккупационной зоне городе, где состоялась капитуляция нацистов. Джексон выступал за Нюрнберг на том основании, что он удобнее всего и к тому же был, по его словам, «местом рождения» нацизма. Обе стороны стояли на своем. 4 июля этот спор обострился, и Никитченко предложил выход из тупика. Можно будет провести несколько главных процессов: например, Карла Германа Франка (нацистского губернатора Чешского протектората) можно будет судить международным трибуналом в Чехословакии, а других нацистских вождей – например, в Польше. Ввиду ответственности Геринга за авианалеты на Англию, возможно, британское правительство захочет провести суд над ним у себя. Предложение Никитченко застигло всех врасплох. Барнс возразил: его правительство пришло к убеждению, что всех главных военных преступников нужно судить в Германии[216]. Ближе к обеду Джексон попросил разрешения удалиться, чтобы отпраздновать американский «день вражды с британцами». Впервые за эти дни, согласно дневнику Джексона, Никитченко улыбнулся[217].

Долгие и напряженные дискуссии о правовых и организационных вопросах вымотали всех участников. Иногда советские и западные представители собирались после работы, и это помогало им лучше узнать друг друга. Вечером 6 июля Джексон пригласил советских делегатов на ужин в «Кларидж». Американцы были в смокингах; Никитченко, Трайнин и Трояновский пришли в серых костюмах, а посол Гусев – в темном пиджаке и полосатых