Книга P.S. Я тебя ненавижу! - Елена Усачева

— А страдает почему-то только одна, — не сдался папа.

— С чего вы взяли, что остальные не страдают? — фыркнула Дронова. Знакомо так. Видимо, семейный жест.

— Я еще раз говорю, девочки готовы извиниться! — повысил голос Доспехов. — Никто не собирался никого увечить. Все в один голос утверждают, что Эля случайно так упала.

— Толкнули, вот и упала. — Папе этот разговор явно надоел.

— Слушайте! Хватит уже! — не выдержал отец Максимихина. — Взрослые люди! Либо мы будем и дальше решать, кто виноватей, либо договоримся и разойдемся по домам. Жизнь продолжается. Им всем вместе еще несколько лет учиться. И надо не столько наказать наших обормотов, сколько сделать все, чтобы это в дальнейшем не повторилось. Если мы сейчас наших отправим в детскую комнату полиции, то неприязнь между ними и Элей не закончится. Все дерутся, все бьются головой об асфальт, но я что-то не слышал, чтобы кто-то отправлял своих друзей, хоть и бывших, в полицию, писал заявление. Это же понятно, что между ними что-то происходит…

— Ой, да что там происходит, — тяжелым танкером вклинилась Дронова. — Первые влюбленности, первые разочарования. Девочке надо объяснить, как себя вести, если тебя не любят… Была бы здесь мама…

С грохотом отодвинулась табуретка. Папа встал.

— Это сюда не относится!

— Не только в любви дело! — согласился Максимихин. — Это не ревность! Из ревности не пишут на любимых заявления. Чтобы за компанию всех в одну кутузку. Это больше похоже на месть. Эля нормальный сформировавшийся человек, она адекватно себя воспринимает, не считает себя хуже кого-то, чтобы ревновать. Нет, нет, это скорее всего старая обида. Все же знают, что Алла с Элей еще с начальной школы придирались к Шурке, и карандаши друг у друга ломали, и портфели в туалеты закидывали. Я понимаю, почему у Аллы завязались отношения с Шуркой — когда так пристально следишь за человеком, невольно влюбляешься.

— От любви до ненависти, — грустно прокомментировал Доспехов.

«Так вот в чем дело!» А Эля-то ломала голову, с каких пирогов Дронова втюрилась в Максимихина. Оказывается, Эля сама виновата, слишком много о нем болтала с подругой. Ну и летний месяц тут подвернулся…

— Ага…

Что-то там за стеклом прошуршало, и Элю обдало сквозняком открываемой двери.

Черт! Она же это «ага» вслух сказала. Ну, совсем на голову стукнутая…

— И не надо подслушивать. — Папа подтолкнул ее дальше по коридору. Помедлил секунду и подвинул к повороту в комнаты. — Иди к себе!

И Эля пошла. Полыхая праведным гневом — уж больно все это было противно.

Они ведь сейчас и правда договорятся до того, что дело закончится миром. А ей-то хотелось, чтобы все выглядело по-другому. Ах, ну почему она всего лишь заработала сотрясение? Если бы Максимихин ее убил — вот это была бы месть! Как бы он страдал! Как бы мучился! Как бы плакала Дронова, понимая, какую подругу потеряла. Они бы все рыдали, бились об острые углы Элиного гроба, а она бы лежала вся такая в белом и улыбалась. Нет. Она их не простит. Пускай приходят толпами, стаями, табунами. Стоят на коленях, льют слезы. Нет прощения их поступку.

Ах, как жаль, что сейчас нет дуэлей. Как бы было бы хорошо навести пистолет и выстрелить в это мерзкое лицо, увидеть, как улыбка сбегает с губ, как появляется страх.

Да, жаль, но придется обойтись без дуэли. Очень жаль. Вот она, настоящая месть! Он косо посмотрел, а ты ему пулю в лоб.

Она как будто услышала этот выстрел. Сквозь дрему, сквозь представленное. Снова потянуло сквозняком, открылась дверь, впуская маму. Секунду она стояла ровно, подняв подбородок, а потом, будто сломавшись, шагнула к кровати.

— Элечка!

Глаза защипало, захотелось морщиться и тереться лицом о подушку.

— Мама, — прошептала Эля, всхлипывая. И — пока не забыла, попросила: — Мне деньги нужны. Учиться ездить на лошадях.

— Будут, будут деньги, — шептала мама, гладя Элю по забинтованной голове.

Эля отвернулась к стене, и ей показалось, что в комнате шумит река. Широкая и бурливая. Трется о берега, перекатывается по камням, всплескивается рыбой.

На кухне ругались в голос.

Эля с трудом подняла глаза к окну. На краю стола, около компьютерной клавиатуры лежал стеклянный шарик. День тускло просвечивал сквозь его прозрачные бока, бликовала искринка.

Глава шестая

Поцелуй

Через неделю швы сняли, и Эля вернулась в класс. Но что-то уже изменилось. Словно хирургические нитки, которыми зашивали рану, разделили Элино существование в этом мире на части.

Было собрание. Был разговор с психологом. Максимихин извинялся. Пообещал, как в американских фильмах, держаться от Суховой подальше. А еще он пообещал за ней следить. Глаз не спускать, чтобы Сухова ничего не натворила.

— Она коленку расшибет, а меня в этом обвинять станут, — тянул он на собрании, некрасиво выпячивая губу. Для нее специально старался, чтобы подурашливее выглядеть. — Ну, или на контрольной пару получит, начнет головой биться о стены — я буду виноват. Ручки опять же часто теряются, а потом торчат из чьих-то глаз.

Хотелось кричать и спорить. Хотелось вскочить и дать Максимихину в этот самый глаз, до которого еще не дотянулась ручка. Хотелось бороться до тех пор, пока из головы не выйдет этот ненормальный моторчик, от которого все кружится и постоянно хочется плакать.

Дойдя до такого состояния, она начинала тяжело дышать, закрывала глаза, и Сашка принимался язвить по новой. Словно в него кто вставил пластинку с талантами Задорнова и Жванецкого. А Эля смотрела вокруг и не понимала — почему так? Сначала они с Алкой ненавидели Сашку, а теперь Сашка с Дроновой ненавидят ее. От перемены мест слагаемых…

Про Доспехову с Дятловым забыли. Словно их не было тогда во дворе. Алка тоже ушла на второй план. Остался один Максимихин. Эля смотрела на него и молчала. За десять дней сидения дома она научилась молчать. Чего кричать? Только жизненную энергию тратить. Говорят, немые дольше живут. И цвет лица у них лучше.

Они снова были вместе. Сашка с Алкой. Теперь даже как-то демонстративно, напоказ. И если раньше была хоть какая-то видимость, что Эля принадлежала к их компашке, то теперь она исчезла. Высохла вместе с последними осенними дождями.

Осень тянула душу тяжелым ожиданием. Земля замерзла и потрескалась в преддверии настоящих морозов. Эля тоже ждала. В школе — окончания уроков. Дома — время выхода: автобус приходил по расписанию. В дороге — двадцать минут. Дурацкие въездные ворота, калитка с потайным замком. Деревянный домик администрации. А за ней — конюшня. В ней Гравер.

Гнедой рысак, с белыми носочками на тонких ножках, с темной, вечно спутанной гривой и длинным лохматым хвостом с колючками. Поставленные удивленным домиком ушки. Большие темные глаза. Теплые губы, перепачканные в соке свежей травы или в смоляных иголках. Больше всего любил морковку и яблоки, мог принять и сахар, а лучше карамельки. Но не много. Одну, две штуки и отвернется. Еще фыркнет напоследок, мол, не то принесла, беру только из уважения.