Книга 1000 лет радостей и печалей - Ай Вэйвэй

самовыражения была обязательным условием любой существенной литературной работы. «Помимо свободы писать, — продолжал он, — авторам больше не требуется никаких привилегий. Демократия может гарантировать независимый дух их художественного творчества».

Другие авторы, еще более прямолинейные, обсуждали нарастающие тенденции к бюрократической халатности, межфракционной борьбе и культу личности. Семнадцатого марта Ван Шивэй опубликовал эссе под заголовком «Дикие лилии», где обращал внимание на теневую сторону Яньаня: разочарование интеллектуалов, их тревогу по поводу иерархической системы и привилегии руководства. Многих задело за живое, что он упомянул «довольно благополучных „важных особ“, получающих чрезмерные и незаслуженные льготы». Прочитав эссе Вана в Цзефан жибао, Мао хлопнул ладонью по столу и спросил с издевкой: «Кто тут главный, Карл Маркс или Ван Шивэй?»

Он потребовал, чтобы редакторы повинились за то, что пропустили это в печать, и пообещали больше не допускать таких ошибок. Мао считал, что критика партии наносит не меньший ущерб, чем военное поражение, и может ослабить боевой дух или даже поставить под вопрос легитимность власти.

В апреле 1942 года посыльный доставил отцу письмо от Мао: «Я бы хотел кое-что с вами обсудить. Пожалуйста, приезжайте, если можете». При встрече Мао начал с шутливого признания: «Мне нравится изображать патриарха. — А затем продолжил: — В литературных и художественных кругах Яньаня сейчас много проблем. Люди недовольны многими публикациями. Есть среди них такие, будто их забросили японские самолеты, а другим место в газетах националистов».

Мао спросил, как, по мнению Ай Цина, следует поступить. Отец об этом раньше не думал и ответил наобум:

— Что, если провести собрание, на котором вы выступите?

— Будут ли мое выступление слушать люди?

— Я уж точно буду, — ответил он.

Два дня спустя он получил еще одно письмо от Мао: «Что касается вопросов культурной политики, о которых мы толковали, прошу вас собрать для меня все критические комментарии и поделиться соображениями на этот счет». Он особо подчеркнул слово «критические», нарисовав под ним три кружочка. Ай Цин не понял, что имелось в виду под «критическими комментариями», так что не стал сосредоточиваться на них и вместо этого просто изложил собственные взгляды и отправил Мао.

В эссе он исследовал отношения между искусством и политикой и размышлял, о чем стоит писать и как писать. Пытаясь улучшить жизнь людей, считал Ай Цин, литература и искусство ставят перед собой те же цели, что и политика, но литература и искусство не придаток политики — это не что-то вроде граммофона или мегафона. Единение литературы и искусства с политикой находит выражение в достоверности: чем правдивее произведения, тем ближе они к прогрессивным политическим течениям своей эпохи.

Несколько дней спустя Мао ответил: «Благодарю за письмо и эссе. Я бы охотно обсудил их с вами. Река разлилась, так что я пришлю за вами лошадь». В апреле в комнатах Мао все еще было холодно, и глава партии был в старом ватнике с такими изношенными рукавами, что оттуда торчала набивка. «Мы прочитали вашу работу, — сказал Мао, — и хотели бы поделиться нашими впечатлениями». Эссе Ай Цина прочитали коллеги Мао из партийного руководства, и Мао собственноручно написал комментарии на нескольких листах бумаги. Пол был неровный, и деревянный стол чуть шатался, так что Мао вышел из дома и вернулся с осколком плитки, чтобы подложить его под одну из ножек стола. А потом изложил свои взгляды, которые не совсем совпадали с отцовскими.

Второго мая началось Яньаньское совещание по вопросам литературы и искусства. Чжоу Ян составил список участников до его начала, и Мао отправил приглашения более чем ста писателям и деятелям искусства. После обеда в назначенный день люди собрались в большом зале совещаний в Янцзялине. Вокруг длинного стола, покрытого скатертью, стояло около двадцати табуретов, и еще два ряда табуретов — вдоль северной стены. Деревянное кресло, а не табурет, занимало центральную позицию за столом и явно предназначалось для председателя. Мао прибыл ровно в 1:30 пополудни и обошел комнату, пожимая всем руки.

«Кажется, стульев не так много, — заметил Мао, открывая заседание. — Их просто не хватило. В будущем нужно будет поставить больше кресел». Таким образом он сделал завуалированную отсылку к комментариям по поводу власти и привилегий, которые звучали в Яньане. Это было не столько замечание о необходимости мест для сидения, сколько сардоническая реакция на жалобы некоторых людей на несправедливость.

«Чтобы победить врага, — продолжил Мао, — мы прежде всего должны опираться на армию, у которой в руках винтовка… Но одной только этой армии недостаточно: нам нужна еще армия культуры[20]. Первую возглавляет главнокомандующий Чжу, а вторую — главнокомандующий Лу». Под Чжу он подразумевал Чжу Дэ, главу коммунистической армии, а под Лу — Лу Синя, погибшего в Шанхае за несколько лет до этого, но остававшегося символом левого активизма. Аудитория одобрительно засмеялась. Многие из них раньше не понимали, насколько важны для Мао литература и искусство. До этого форума интеллектуалы в целом считали, что культура и революция — явления параллельные и одного порядка; целью собрания было прояснить, что литература и искусство должны служить партии, как солдаты повинуются приказам офицеров.

После первого пленарного заседания 2 мая были проведены еще два — 16 и 23 мая, где Мао сказал заключительное слово. Среди выступающих не было согласия; писатели высказывали свои соображения и обосновывали их. Отец и Дин Лин периодически вступали в обсуждение. Большую часть времени Мао сидел с ничего не выражающим лицом и не вмешивался, даже когда высказывались радикальные взгляды.

В последний день форума все сто девять участников выстроились во дворе для группового портрета. Фотограф уже приготовился было щелкнуть затвором, как в кадр вбежала собака. «Кан Шэн, держите свою псину!» Все засмеялись. Кан Шэн в Яньане отвечал за контрразведку и отлов «гончих псов»[21].

Годы спустя я, маленький мальчик, рассматривал сделанную в тот день широкоформатную черно-белую фотографию. Мао сидит в центре первого ряда, Дин Лин — в четырех местах от него. Отец стоит с правого края, рядом с Чжоу Яном. Подобно «Тайной вечере», эта фотография поражала атмосферой горечи и тайны и воспринималась мной как что-то очень далекое и незнакомое.

После ужина во дворе установили висячую лампу, и все вышли, чтобы послушать там заключительную речь Мао. «Ай-я-яй, это не так-то просто», — бормотал Мао, глядя в свои записи. Но как только он начал говорить, его сильный хунаньский акцент привлек всеобщее внимание. «Вопрос о том, кому должны служить литература и искусство, — сказал Мао, — это основной вопрос, вопрос принципиальный. Наши литература и искусство служат широким народным массам, прежде