Книга Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская

колодца или на развилке тракта, и не всматривалась жадно в лица прохожих. Знайте также, что я не выдала свою тайну ни одному сообщнику своих грехов, ни одному попутчику или любовнику, хотя таковых, признаюсь, у меня было больше, чем я могу сосчитать, – и среди благородных господ, и среди гребцов, истекающих кровавым потом под ударами кнута. Были среди них и богатые купцы, и разбойники, живущие за счет чужого труда, и пастухи, покрытые овечьей грязью, и сытые монахи с телами мягкими и жирными, как у священников, и многие другие. Но каждый из этих любовников казался мне лишь частью, ничтожным задатком чего-то, что я не могла найти, ибо сама не могла ощутить, что это может быть. Только неведение это отнюдь не подавляло ощущения пустоты, и нет, синьор, дело было даже не в моих братьях, ведь со временем я перестала их искать, а в чем-то гораздо большем и более существенном.

Далее она сообщила, что поведала всю правду, отрицала все обвинения и умоляла освободить ее.

Выслушав записанные признания, подтвердила, что они соответствуют истине и сделаны без злых намерений против кого-либо. Тайну, дав присягу, она обещала сохранить, после чего была отведена в тюрьму.

Поскольку же сама она остается неграмотной, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте, епископ трибунала, засвидетельствовал вместо нее собственной рукой.

IX

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в воскресенье одиннадцатого дня июня месяца, в праздник Святого Пелегрино, странника, вечером, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте, председатель суда, в присутствии инквизиторов Унги ди Варано и Сарто ди Серафиоре, а также свидетелей: падре Фелипе, пресвитера церкви оного прихода, и падре Леоне, исповедника и духовного наставника Его Сиятельства наместника, а также падре Лапо, проповедника оного наместника, людей благочестивых и сведущих в законах, вновь приказал привести из тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом. На вопрос, желает ли она что-либо добавить из того, что следует раскрыть, повинуясь присяге, женщина ответила отказом. Затем ее вразумляли, грозя пыткой и показывая инструменты мастера Манко.

Подтверждаю, синьор, что я перестала искать своих братьев, удрученная необъятностью мира и бесчисленностью людских жилищ, воистину подобных бездонным колодцам; одинокая капля человеческой жизни бесследно исчезает в них. Но это не значит, что я позабыла о них; красная нить памяти непрестанно тянулась за мной по городам, замкам и селениям. И я постоянно видела вокруг себя вермилион, который в низинах именуется кровью драконов и ценится выше, чем золото, благородные камни, благовония и пряности. Вермилион полыхал везде, куда бы я ни кинула взор – сиял на лике Создателя под сводами ваших церквей, ярким пурпуром украшал одежды принцев и губы куртизанок, блестел на гербах рыцарей, ножнах мечей, конской упряжи и хоругвях городских братств, придавая всем этим совершенно несхожим вещам необычайную красоту и долговечность. Ибо, как вы хорошо знаете, вермилион не берут ни влага, ни гниль, ни черви, ни течение времени. Даже кожаные мешки, в которых его привозят в долины, приобретают необычайную мягкость, словно они изготовлены из драгоценного велина; и в то же время их невозможно разорвать или разрезать ножом, так как вермилион делает их прочнее железа. И да, синьор, я знаю, что многие алхимики уверяют, будто открыли необычный секрет дистилляции и трансмутации, что позволит им превратить застывшую руду обратно в кровь драконов; они утверждают, что тот, кто выпьет эту кровь, никогда не узнает ужаса смерти, и не коснутся его время и приговоры Создателя. И если уж зашла об этом речь, разве не удивляет вас, что набожные правители, основавшие часовни и монастыри, за дверьми тайных комнат и в окружении услужливых льстецов предаются еще более страшным суевериям, нежели те, в которых вы обвиняете несчастных вермилиан и их жен; вы преследуете их, раскапывая сеновалы в поисках собачьих черепов, которым они якобы безбожно и кощунственно поклоняются и которые тем только и отличаются от черепов простых деревенских дворняг, что попали из-под вашей лопаты прямо в этот трибунал. Вы выставляете себя на посмешище в глазах Создателя, преследуя дряхлых старух, в то время как алхимики на службе у власть имущих глумятся над святыми законами природы и не гнушаются ни бесчестием, ни грехом, чтобы сотворить невозможное. Нет, вы не можете заставить меня замолчать, ибо я хорошо знаю, что не один монах вытапливал жир из новорожденных детей и ловил в стеклянные сосуды дыхание девочек, никогда не возлежавших с мужчинами, и все это ради того, чтобы обуздать мощь вермилиона, потому что здесь, в горах, он лишь кровавый свет подземелий, оплаченный ежедневным трудом и тревогой, но вдали от Интестини он застывает в сладких грезах.

Да, признаюсь, ибо нет смысла утаивать это, мне кое-что известно о тайных знаниях алхимиков, и, находясь при дворе графа Дезидерио, я присматривалась к безбожным хитростям мастера Гильермо, астролога, делавшего предсказания его сыновьям и внукам. Тогда я взяла имя Фьямметта[10] и, да, признаюсь, соединялась с алхимиком телом, хотя он и был изможденным старцем, слабым в чреслах и страдающим от приступов лихорадки. Но я так и не призналась ему, что родилась в деревне под названием Киноварь, где из чрева земли вырывается семя желанных им секретов.

Подтверждаю, что в те дни мастер Гильермо, уже ощутив кожей затхлый ветерок могилы, почти не покидал лабораторию. В ее стенах, вдали от посторонних глаз, он разрезал пополам лягушек, тритонов и желтопузиков, чтобы затем засыпать в кровоточащие еще раны чистый, мерцающий вермилион, который должен был закрыть смертельные порезы и вновь прирастить к безголовым тельцам отчлененные головы. Признаюсь, синьор, я согревала ему ноги и икры, когда среди ночи, испуганный дурным сном или ослепленный какой-нибудь свежей мыслью, он поднимался с постели, чтобы искать в старых книгах подтверждение своих догадок. Я толкла в ступке кусочки руды и растирала мази, когда он не желал доверять их состав предательской памяти своих учеников, предполагая, что они втайне крадут у него обрывки знаний, из которых он предпочел бы соткать себе смертельный саван. Мне он мог доверять, потому что, в отличие от подмастерьев, я не смогла бы запомнить и повторить знаки, которые он постоянно чертил на полях книг, картах и обрывках пергамента, покрывавших пол и столешницы в его лаборатории. И нет, синьор, вас не должно удивлять, что из множества слуг графа Дезидерио я выбрала престарелого безбожника с гнилым дыханием и впалой грудью. Он