Книга Токийская невеста - Амели Нотомб

Когда я встала, полная восторженных впечатлений, я вдруг увидела, что Ринри плачет. Я вопросительно посмотрела на него.

— Бедная женщина… Бедная женщина… — повторял он, всхлипывая.

— Кто?

— Ну, хорошая…

Я поняла: Ринри весь фильм отождествлял себя с мадам де Турвель. Я не посмела задать прямой вопрос, слишком страшно было услышать ответ. Я лишь попыталась воспрепятствовать этой бредовой самоидентификации:

— Не принимай все так близко к сердцу! Эта картина не о тебе. А фильм прекрасный, правда? Как здорово снято, и какой великолепный актер в главной роли…

Глас вопиющего в Токио. Трясясь от рыданий, Ринри целый час повторял между потоками слез:

— Бедная женщина…

Никогда я его в таком состоянии не видела, ни до, ни после. «По крайней мере, фильм не оставил его равнодушным», — утешала я себя.

###

В середине декабря я на уик-энд отправилась в горы одна. Ринри понял, что вступать со мной на эту территорию, где я недосягаема, смысла нет. А я уже давно никуда не ездила без него, и такой вариант меня устраивал. Мне безумно хотелось погулять по японским горам под снегом.

Я вышла из поезда в полутора часах езды от Токио, в небольшой деревне, откуда начинался подъем на гору Кумотори. Высота ее не превышала двух тысяч метров: я сочла, что для первого похода в одиночку по снегу это то, что надо. Судя по карте, прогулка была несложной и сулила роскошный вид на мою любимую гору Фудзи.

Другой причиной моего выбора стало само название «Кумотори», которое можно истолковать как «облако и птица». Мне уже виделся в этом законченный эстамп, и я жаждала исследовать его изнутри. К тому же скученность токийской жизни порождала навязчивые мысли об отшельничестве, и горы тут могли послужить идеальным предохранительным клапаном.

Сказать, что Япония — горная страна, значит ничего не сказать. Здесь две трети площади из-за гор практически необитаемы. В Европе горы — место весьма оживленное, зачастую преддверие светских коктейлей, там расцветают во множестве снобские курорты. В Японии лыжный курорт в ту пору был большой редкостью, а местное население не хотело жить в горах, царстве смерти и нечистой силы. Поэтому Страна восходящего солнца сохранила первозданность и дикость, которую никакие описания в полной мере не передают.

Мне тоже было страшновато, когда я собралась идти без сопровождения. Когда я была маленькая, моя обожаемая японская няня рассказывала мне про ямамбу, самую злую из всех ведьм: она орудует в горах, ловит одиноких путников и варит из них суп. Суп из одиноких путников, этакое руссоистское варево, настолько прочно вошел в мое сознание, что я, кажется, знала его вкус.

На карте я высмотрела горный приют недалеко от вершины и решила там переночевать, если, конечно, до той поры не окажусь в котле у ямамбы.

Я взяла курс в пустоту. Тропа плавно вилась в снегу, нетронутом и девственно-чистом, что я констатировала с тупым самодовольством султана в гареме. В это субботнее утро никто не опередил меня на подъеме. Первую тысячу метров я преодолела, наслаждаясь прогулкой.

Смешанный лес внезапно кончился, открыв мне небо, полное предостерегающих знаков, на которые я не обратила внимания. Впереди простирался один из самых красивых пейзажей на свете: на пологом склоне, расширяющемся, как юбка, книзу, стояла бамбуковая роща в снегу. Тишина вернула мне во всей полноте мой восторженный вопль.

Я всегда любила бамбук, странное гибридное растение, которое японцы считают ни деревом ни травой и где элегантная пышность сочетается с грациозной гибкостью. Но в моих воспоминаниях бамбук никогда не достигал такого великолепия, как заснеженная роща на Кумотори. При всей внешней хрупкости каждый побег нес тяжкое бремя снега, и их листья-волосы покрывала белоснежная седина, как у очень юных девушек, до срока призванных к некой священной миссии.

Войдя в рощу, я словно вступила в другой мир. Наслаждение вытеснило ощущение времени, не знаю, сколько минут или часов кануло в небытие, пока я поднималась по этому склону.

Когда роща кончилась, я увидела в трехстах метрах вершину Кумотори. Она была совсем близко от меня, но все-таки дальше, чем тяжелая снежная туча, лежавшая на ее левом боку. Не хватало только птицы, чтобы полностью оправдать название: что ж, беспечной пташкой, не думающей об опасности, стану я. И я устремила свой полет к вершине, казавшейся такой доступной, говоря себе, что две тысячи метров — это для слабаков и впредь нельзя так себя недооценивать.

Едва я достигла гребня, как туча, почуяв мою птичью натуру, двинулась мне навстречу, дабы исполнить предначертанное этимологией. Она принесла метель, все исчезло в летящих снежных хлопьях. Я в изумлении села, чтобы полюбоваться этой картиной. Вся разгоряченная после подъема, я с удовольствием подставила голову под снежную манну. Никогда в жизни я не видела подобного снегопада: снег был такой острый и хлестал так часто, что трудно было держать глаза открытыми. «Если хочешь узнать секрет снега, то смотри сейчас: ты прямо на фабрике, в жерле снежной пушки». Но промышленный шпионаж оказался невозможен: ничто не выглядит таким загадочным, как то, что происходит перед самым носом.

Не знаю, влюбилась туча в меня или в вершину, но убираться она не желала. Внезапно я обнаружила, что волосы у меня облеплены снегом, а на подбородке образовалась ледяная борода — я, вероятно, смахивала на старого горного отшельника.

Надо идти в приют, подумала я и вдруг поняла, что никакого приюта не видела. На карте, однако, он фигурировал чуть ниже. Она была датирована прошлым годом. Неужели ямамба за это время сожгла хижину? Я бросилась на поиски. Метель усилилась и охватила всю гору — я никак не могла выбраться из владений тучи. Я начала спускаться по спирали вокруг вершины, чтобы не пропустить приют. Я шла, выставив вперед руки, и едва видела собственные пальцы. Это сомнамбулическое движение наяву не имело конца.

Наконец пальцы уперлись во что-то твердое. «Спаслась!» — выдохнула я. Ощупью продвигаясь вдоль хижины, я нашла дверь и ввалилась внутрь.

В домике не было никого и ничего. Деревянные стены, потолок. На полу под старым одеялом печка котацу: я вытаращила глаза при виде такой роскоши и закричала от счастья, обнаружив, что печка горячая. Ура!

Котацу — не столько средство обогрева, сколько образ жизни: в традиционных японских домах в полу сделано квадратное углубление, куда помещается эта железная печка, а сверху ставится столик. Люди садятся вокруг на пол, свесив ноги в тепловую ванну, и накрывают купель с горячим воздухом огромным одеялом.

Я знала японцев, которые на чем свет стоит проклинали котацу: «Сидишь всю зиму, как в тюрьме, прикованный к печке и к тем, кто сидит вокруг, и слушаешь ерунду, которую несут старики».

А я получила котацу в свое единоличное распоряжение. Единоличное? Кто затопил эту печку?

«Надо воспользоваться тем, что смотрителя нет, и переодеться», — сказала я себе. Я стащила одежду, мокрую от пота и снега, и развесила, где могла, чтобы просушить. В рюкзаке у меня лежала пижама, и я надела ее, безжалостно издеваясь над собой: «Вот-вот, правильно, пижама! Почему бы не вечернее платье! Лучше б взяла побольше теплых вещей».