Книга Фарт - Борис Седов

Глава 4От Бутырки до Мальорки

Мне не пришлось долго ждать следующего визита Маргариты.

На следующее после суда над вертухаями утро дверь камеры отворилась, и я увидел родное и доброе лицо прапорщика Нежуйхлеба.

– Разин, на выход.

– Те же? – по-свойски спросил я, поднимаясь с койки, на которой вкушал отдых после скромного, но разнообразного завтрака.

– Ага, – ответил Нежуйхлеба, – те же самые.

– Ладно, – кивнул я, – пошли.

Мы вышли в коридор, Нежуйхлеба запер камеру и, не успели мы отойти на несколько шагов, просипел:

– Здесь ровно семьсот. Триста я себе взял, как вы и сказали.

И он ткнул меня в бедро туго свернутой трубочкой долларов.

– Годится, – кивнул я, принимая деньги, – а эти как?

– Эти? – Нежуйхлеба хохотнул, – подрались в кандейке через полчаса после того, как ушли от вас. Теперь у Подкладюка фингал под глазом, а у Мошонкина ухо разорвано. Подкладюк постарался. А в остальном, прекрасная маркиза, – все зэки довольны и смеются.

– Вот и хорошо, – сказал я, несколько удивленный неожиданно обнаружившимся у прапора чувством юмора, – а то в тюрьме, сам понимаешь, скучно…

Так, за разговорами, мы дошли до камеры, в которой меня ждала Рита.

Оставив нас наедине, Нежуйхлеба вышел, и Маргарита крепко обняла меня, прижавшись лицом к моей мужественной груди. Честно говоря, я был несколько удивлен этим, потому что хорошо помнил, насколько прохладно она простилась со мной вчера.

– Что это с тобой? – поинтересовался я, поглаживая ее, однако, по шелковым волосам, которые щекотали мне нос, – а где же нордический характер? Где превосходство интересов Дела над личными чувствами?

– Иди к черту, – ответила Рита и, поцеловав меня в нос, оттолкнула, – сядь подальше от меня, а то я за себя не отвечаю.

– Это что, тебя похоть обуяла, что ли? Ну так ведь комнатка эта и для такого случая приспособлена, – и я указал на стоявшую в углу койку, покрытую вытертым серым одеялом.

– Вот уж нет, – решительно заявила Рита, – я не хочу в этих стенах. И вообще – хватит об этом. Я не для того сюда пришла, чтобы… чтобы…

И она, с отвращением окинув взглядом убогую камеру, выкрашенную в отвратительный помойный цвет, передернула плечами.

– Ладно, – сказал я, – я в таких условиях тоже не могу. Соловьи, сама понимаешь, в клетках не поют.

Рита посмотрела на меня и усмехнулась.

– Соловей… В общем, слушай, соловей, – обстановка не то чтобы изменилась, она скорее усугубилась, поэтому нужно быстро решать.

– Что решать-то? – спросил я и с размаху завалился на ту самую койку, которая была предназначена для любовных утех оголодавших без женской ласки зэков.

И тут же понял, как жестоко ошибся.

Койка оказалась не пружинной, а дощатой, поэтому я сначала сильно приложился копчиком, а потом, выгнувшись от боли, достал затылком до металлической спинки.

Шипя и ругаясь, я скорчился на койке, держась одной рукой за задницу, а другой – за ушибленный затылок. А Маргарита, усевшись на стул, залилась мелодичным смехом, и только этот чистый и нежный звук, так неуместный здесь, в казенном помещении для свиданий, примирил меня с суровой действительностью.

Почесывая затылок и морщась, я высказал предположение, что сотрудники тюремной администрации кое-что понимают в сексе, раз заменили пружинный матрас на жесткий щит. Знают, стало быть, что на жестком трахаться лучше.

Маргарита, перестав наконец смеяться, возразила мне в том смысле, что я зря надеюсь на заботу администрации об удовольствиях зэков. Скорее всего, сказала она, эту милую коечку протрахали до последней крайности, вот они и заменили пружинную сетку обыкновенными досками.

– Ну что же, может, оно и так, – сказал я, – но давай к делу. Что, ты говоришь, нужно решать? И почему именно быстро?

– А потому, дорогой товарищ уголовный авторитет, что вас хотят перевести в Матросскую Тишину. А это, чтоб вы знали, – тюрьма ФСБ. И там может произойти все что угодно, а главное – мы, ты понимаешь, кого я имею в виду, не сможем хозяйничать там так, как здесь. И со Знахарем может случиться что-нибудь неприятное, а то и роковое. Понимаешь?

– Не совсем, но… – я потер затылок, – значит, стеночки сужаются, и мне не остается ничего другого, как идти по тому коридорчику, который вы передо мной открываете?

– В общем так, – Рита кивнула, – но только стеночки сужаем не мы, а обстоятельства. Тут уж я ничего не могу поделать.

– Понятно.

Я встал с койки и несколько раз прошелся по диагонали камеры.

Ситуация была ясна.

Я не думал, что Маргарита блефует, потому что увидел в ее глазах неподдельную озабоченность и даже больше того – тревогу. Значит, она по-настоящему беспокоится за меня, значит, все так и есть, и в Матросской Тишине меня ожидает кирдык.

Я подумал еще немного и спросил:

– И что теперь делать?

Маргарита внимательно посмотрела на меня и сказала:

– Я скажу тебе, что делать. Мы решили пойти на компромисс. Тебя никто не напрягает и не убеждает вступить в Игру прямо сейчас, а ты, в свою очередь, не упираешься и делаешь то, что тебе… ну, скажем, рекомендуют. Потому что, повторяю, в Матросской Тишине с тобой не будут церемониться и быстренько соорудят деревянный бушлат. Это ведь так у мореманов называется?

Я вспомнил путешествие на холодильнике «Нестор Махно» и ответил:

– Ну, так.

– Согласен?

– Что – согласен?

– Ну ты и тупой! Согласен, говорю, делать то, что я тебе скажу?

– Ну согласен, согласен. Вот ведь пристала!

– Хорошо. Тогда слушай. Тебе следует вернуться в Америку, потому что там ждут дела. Причем твои дела, криминальные. Так что можешь успокоиться и не думать о том, что тобой управляют страшные неизвестные масоны. Понимаешь?

– Что же тут не понять! А как вы вытащите меня отсюда?

– Это другой вопрос.

Рита покопалась в сумочке и достала сигареты.

– У тебя зажигалка есть? – спросила она.

Я дал ей прикурить, и Рита, выпустив тонкую струйку дыма, сказала:

– А теперь слушай, как твоя девушка, которую ты совсем не любишь и которая тем не менее готова сделать для тебя все, будет вызволять тебя из этой поганой Бутырки.

* * *

Начальник Бутырской тюрьмы полковник Курвенко сидел за своим служебным столом и смотрел на стенные часы в восьмиугольном деревянном корпусе, которые показывали половину четвертого. Римские цифры на циферблате были похожи на следы, оставленные инвалидной вороной на первом снегу, – здоровая лапа чертила кресты и птички, а увечная – только прямые линии. Стекло было мутным и тертым, в щели рассохшегося корпуса, если встать сбоку и присмотреться, можно было увидеть, как с натужным щелканьем вращаются шестеренки. Часы давно пора было бы заменить, но полковнику Курвенко они были дороги как память. Курвенко был тогда подполковником, только что получившим вторую звезду и заступившим на новую для себя должность начальника Бутырки. Сколько нервов, денег и здоровья стоило ему это кресло, Курвенко предпочитал не вспоминать, а вот первый месяц, проведенный в этом кабинете, помнил очень хорошо и часы постоянно напоминали ему об этом. Знакомство с новым коллективом, естественно, сопровождалось пьянкой. Одна-две стопочки со старшими контролерами, стаканчик-другой с младшим офицерским составом, а уж с «ближним кругом» – тремя замами и главврачом тюремной больницы – знакомились по полной программе, то есть в течение нескольких вечеров. Один из таких вечеров чуть не закончился трагедией. Когда выпитое достаточно разогрело здоровые офицерские тела, капитан Похотько снял трубку и распорядился привести двух девиц из женского крыла. Вечеринка приняла несколько иной оборот, девицы были молоды и хороши собой, сидели по делу о клофелине и уже два месяца были лишены мужской ласки. Следствие тянулось и тянулось, фигуранты по делу то появлялись, то пропадали неведомо куда, и до суда было еще далеко, поэтому девицы отнеслись к вечеринке с энтузиазмом, охотно удовлетворяя не только пятерых присутствующих мужчин, но и друг друга…