Книга Убийство с гарантией - Анна Зимова

Вика подумала: «Должно же быть что-то у нас с Андреем напоследок. Хоть краткий разговор. Она должна бы прошептать: «Извини меня» или «Я все потом объясню». Он должен был бы ответить, чтобы она заткнулась. Или признаться, что все и так знал. Но она не сказала ничего, ей было не до того, и он тоже молчал. О чем думал Андрей, сидя на диване и глядя в пол, доподлинно никому не известно. В протоколах следственного дела это никак не отображено. Хотя бы один прощальный взгляд, хотя бы одно слово. Но она не коснулась его плеча, проходя мимо, он так и не поднял на нее глаза.

А нарочито оживленный Кирилл охотно отвечал на вопросы, и все приговаривал: «Подрались, бывает». Андрей сидел неподвижно, и растормошить его не мог никто, как ни старался. «Мы пили. Потом стали спорить. Потом я напал на него». Андрей механически повторил то, чему его учили, но потом снова ушел в себя. «Что вы мучаете пьяного человека? — одергивал Кирилл полицейских, пока докторша просила его не крутиться. — Проспится и потом все расскажет». Те обменялись многозначительными взглядами поверх его головы.

Их увезли на разных машинах: Андрея — на полицейском уазике, в котором была отгороженная решеткой кабина, Кирилла — на скорой. В салоне, где его положили на кушетку и навесили на него мешочек-капельницу, Кирилл, державшийся одним усилием воли, наконец обмяк. Стал заговариваться, прикрыл глаза. Сказал ей снова: «Купи обогреватель», хотел показать, что не теряет связи с реальным миром.

Лицо у докторши больше не было веселым. Хмурясь, она впрыснула в мешочек из шприца что-то прозрачное и поморщилась, когда измерила пациенту пульс. Кирилл потерял сознание, и как ни вкалывали ему что-то озабоченные врачи, в себя не приходил.

В больнице доктор бросил на ходу: «У него задета печень. Потерял много крови, но некроз еще не начался». — «Я могу стать донором, я его сестра, — она затрусила за ним, — возьмите часть моей печени». Но доктор покачал головой и, кажется, даже улыбнулся: «Деточка, это не тот случай, когда нужен донор. Вы очень заботливая сестра, но сейчас просто посидите спокойно». Сжалившись, он притормозил, взял ее за руку, пытаясь успокоить. «Да у вас жар, — удивился он, — дать вам парацетамол?» Выдернула руку. Издевается он, что ли? При чем тут парацетамол? Она сидела рядом с глухой электронной дверью операционной, проникнуть за которую не было никакой возможности.

Пробегавшие мимо врачи, на которых она делала стойку, не останавливались, в разговоры не вступали. Помолиться бы, но молитв она не знала. Так прошло два часа. Наконец из реанимации донесся глубокий вздох. Вздох облегчения Вселенной. Еще никто не вышел к ней и не потрепал ободряюще по плечу, но она уже знала — Кирилла спасли. Она встала, чтобы встретить вышедшего к ней врача.

Андрей

… «Ну вот. Стоило написать, что меня лихорадит, — и правда залихорадило. Все наши слова материальны, это правда. У исполнительницы Вселенной огромные уши и совсем нет юмора, она расслышит любую твою просьбу и выполнит ее досконально, и плевать ей, что ты шутил. Только простуды мне не хватало. Тут болеть нужно или чем-то серьезным, чтобы забрали в больницу (тогда, считай, ты попал на курорт), или вообще ничем. Простуда — только лишние мучения безо всяких поблажек. Но за меня ты не беспокойся, я выносливый.

Написал «не беспокойся». В своем ли я уме? С чего это ты будешь обо мне беспокоиться? Кое в чем признаюсь: я полюбил болеть, когда жил с тобой. Ты всегда становилась такая ласковая, стоило мне закашлять или начать сморкаться, сразу же укладывала меня в постель. Иногда я специально преувеличивал болезнь, чтобы вызвать сочувствие. Ты никогда не боялась подцепить мою заразу. Признайся, тебе нравилось, что я становлюсь беспомощным, как котенок, нравилось обо мне заботиться? Ты не ходила на работу, отговариваясь тем, что тебе нужно подносить взрослому лбу чаек с медом. Как прекрасны были для меня эти дни.

Как так вышло, что стоило заболеть тебе, меня не было рядом? Я сам себя часто допрашиваю, как судья. Верни меня сейчас назад в тот день, что бы я выбрал — поехать домой с этими апельсинами, чтобы позаботиться о тебе (а значит, и остаться в неведении), или все-таки узнать правду? Вопрос сложный, господин судья. Задайте мне его попозже. Поначалу я, конечно, был уверен, что хотел бы все узнать! Да я просто упивался своим страданием. Серьезно, мне еще мало было. Но время шло, и в конце концов я решил, что лучше все-таки было бы жить в неведении. Я бы ходил в дураках, но зато ты была бы со мной. Что прикажете делать, если время, проведенное с тобой, было лучшим в моей жизни? А быть дураком не такое уж большое горе, если честно. В общем, господин судья, считайте меня слабаком, ненормальным, но если вы можете вернуть меня в тот день, то, пожалуйста, верните. Я все исправлю.

Я-то, конечно, тоже хорош. Кое-что можно было и заметить. Были звоночки, были, и я, грешен, не придавал им должного значения. Сейчас я уверен, что и все мои друзья догадывались. Я думал, они просто тебя и Кирилла недолюбливают, морщатся, потому что вы кидаете людей на деньги. Но сейчас мне кажется, что взгляды, которыми они обменивались, были наполнены совсем другим смыслом. Честно — да, я дурак.

Когда я стоял в прихожей, я готов был проглотить гадости, которые Кирилл про меня говорил! Что уж там, я даже частично признавал его правоту. Я был пристыжен. Захотелось дать вам шанс прекратить этот разговор, и я закинул в комнату апельсин, мол, предупреждаю — сейчас я войду!

И вот что тебе еще нужно бы знать. Раз уж все произошло так, как произошло, пленку назад не отмотаешь — я не жалею, что ранил Кирилла. Мне плевать на него, на то, что он там думает и чувствует. Да мне вообще жаль, что он не умер! Этот секретик я сохранил, Вика, только потому, что это — твой секретик. Твое имя, а не его, я не хотел смешивать с грязью. Пусть Кирилл не считает мой срок извинением за нанесенные раны!

Удивительно, как все и всегда велись на подбородок этот его квадратный, на широкие плечи. «Он простоват, — говорили, — но настоящий мужик». Но нутро у него не мужское. Крысиное нутро, трусливое. Все у него всегда было — мелко, подло. Подрезать водителя-лоха, подбородком своим мужественным перед ним покрутить и развести на деньги, вот и вся его мужественность. А потом купить на отнятые бутылку вискаря и учить всех, как «делать бизнес». Как он на тебя, Вика, такое влияние оказывает? Как тебе-то глаза застило? Ты вечно говорила, что он папу тебе напоминает. Да он карикатура на отца. Тот — яркой был личностью, большими делами ворочал. А сын — мелкий рэкетирчик, ему до папы как до луны пешком. Тебе, моя умная головушка, следовало бы больше понимать: ты не видишь очевидного. Извини, что так грубо, но я, в конце концов, претерпел из-за тебя некоторые неудобства.

P. S. И все-таки дорого бы отдал, чтобы понять, зачем тебе это было нужно. Ведь ты меня любила. Любила, я знаю. До завтра».

Услышав, что к нему приехали на длительное свидание, он испугался не на шутку. Вот ты и допрыгался, сказал он себе. Сделала тебе Милка-Кормилка сюрприз. Как ты ни просил ее, чтобы не приезжала без разрешения, влюбленная баба поступила по-своему. Намылась, набрилась, набила авоську пирогами, попросила отгул на работе и села в поезд. Спасибо-то, конечно, ей спасибо, но предупреждать надо. А он вот категорически к встрече не готов. Дело даже не в том, что на губе выскочила подлая болячка. Просто нужно ведь хоть как-то настроиться. Это в переписке он ас, а что делать на тюремном свидании, даже и не знает. Он бы хоть мужиков порасспрашивал, что да как, которые опытные. Господи, он бы исподнее поменял, если бы знал. Неудобно получается, бельишко-то у него не ах. Ладно, делать нечего. Жаль, конечно, будет, если Милка разочаруется в нем, но будем честны, сильно улучшить свой внешний вид он вряд ли бы мог. Тюрьма и есть тюрьма. Не выгорит, значит, не выгорит.