Книга 12 месяцев. Необычные эротические приключения - Генрих и Ксения Корн

– Это ты ту историю с Березенюком напомнить мне хочешь, что ли? Сколько уже лет прошло, а ты всё никак не забудешь! Господи, да если бы у меня была возможность всё вернуть назад, разве бы я согласилась позировать ему голой! Не то что голой, никакой бы ни за что не согласилась! Пойми ты это, наконец!

Я погладил её руку, пытаясь успокоить.

– Березенюк совершенно не при чём. Дело только во мне и ни в ком больше. Можешь считать меня сумасшедшим, мудилой, извращенцем, самой последней сволочью, но я хочу снимать тебя обнажённой вдвоём с Марселем. Почему – я объяснил. Я чувствую, это может вернуть мне мужскую силу, а с ней, как мне кажется, и всё остальное придёт. Я не хочу быть импотентом ни в чём: ни как мужчина, ни как художник и как человек. Помоги мне, Марин. Если можешь. Если не можешь – я не стану настаивать. И прости если что – у меня нет и не было даже мысли тебя обидеть. Прости меня, пожалуйста!

Она забрала от меня свою руку.

– Ты, наверно, и правда с ума сошёл. Просто подумай над тем, что ты говоришь. Сейчас ты просишь меня сфотографироваться голой с негром, а потом что? Скажешь мне переспать с ним? И что я тогда должна буду делать со всем этим дерьмом? Ты обо мне подумал? Или только о себе?

Я заткнулся. Она была права во всём – и попала в самую точку. Да, во-первых, я действительно думал только о себе, если вообще о чём-то думал вменяемо, как нормальный человек; во-вторых… хоть провались нахрен в ад, но если быть честным до конца, то вот она сущая правда: будь моя воля, я бы позволил случиться тому, что она сказала. То есть её сексу с ним – да, с этим негром. Но при одном условии – чтобы я мог это видеть. Вот так.

Это очень больно и страшно – признаться самому себе в том, что ты не хочешь в себе видеть и гонишь с глаз долой в самые жуткие, тёмные углы своей души – туда, где живут все чудовища и монстры, порождённые тобой. Но когда, преодолев боль и страх, признаешься и примешь правду о себе, то вдруг становится легко. Как будто из последних сил выплываешь из глубины водной пучины на поверхность, вбираешь лёгкими воздух и с облегчением дышишь, дышишь, дышишь…

Марина ждала моего ответа, а я просто молча и спокойно глядел ей в глаза. И тогда она всё поняла. Это было хорошо видно по её лицу – как оно вспыхнуло и тут же погасло. Так умеют только женщины: в одно мгновение показать всё и ничего. Как-то они умудряются ладить со своими чудовищами и монстрами – те сидят в потёмках женской души, как младенцы в утробе, им там хорошо и уютно, пока не придёт их время. Когда приходит их время, они выходят на свет, словно рождаются. И они бывают прекрасны, как дети.

– Всё, Вить, давай спать. Это я даже обсуждать не буду, – буркнула она и, погасив лампу, отвернулась к стене.

– Спокойной ночи, Марин, – сказал я. – Ты знаешь, я люблю тебя.

Мы пролежали в тишине какое-то время, но я не заснул и она тоже. А потом она спросила, не поворачиваясь ко мне:

– И как ты хочешь, чтобы это было?

– Не знаю, – ответил я. – Я просто хочу снимать, а что получится из этого, то и получится. Это безумие ведь, разве я не понимаю? Безумие нельзя спланировать. Оно, как и творчество, само себя ведёт куда надо, а ты просто следуешь за ним. Творчество и есть безумие, никакой нормальный человек в нормальном, обычном, состоянии ума не станет заниматься творчеством. Это то же самое, как если бы взрослый вдруг решил поиграть в игрушки.

– А Марсель? Ты с ним говорил? Он согласен, что ли?

– Я ему заплатил за фотосессию. Больше ничего не говорил.

– А если он скажет «нет»?

– Скажет и скажет. Значит, дурак.

Она снова помолчала и повернулась ко мне.

– А что он про меня говорил тебе?

– Говорил, что ты похожа на девушку из фильма «Амели».

– На Одри Тоту? Что, такая же чокнутая, что ли?

– Нет, такая же красивая. Он мне сказал: «Виктор, твоя жена очень похожа на девушку из фильма «Амели»». И показал большой палец вверх.

– Показал большой палец? И всё?

– А что ещё надо? По-моему, он уже всё, что мог, показал.

– Да ну тебя, – она положила голову мне на плечо. – Знаешь, когда ты сегодня поставил нас лицом к лицу… я почувствовала, как его палец ноги упёрся в мой… и пробежала вот эта сучья волна по телу. Я подумала, как это ужасно всё. Мы не в силах контролировать своё тело, мы не хозяева ему, оно живёт своей жизнью и если хочет, то хочет, и ты ничего не в силах сделать с этим. Просто ощущаешь себя сукой и терпишь себя такой. Я это всё говорю к тому, что… чтобы ты знал, что я чувствую как женщина и… как человек. Ты знай просто, что я люблю тебя и всё делаю только из-за любви к тебе.

– Я знаю, Марин, – я крепко прижал её к себе. – Прости меня.

Марина всю свою взрослую жизнь вращалась среди художников и потому была лишена вот этих обычных женских комплексов – обнажённого тела не стыдилась, не боялась и сама раздеться в качестве модели. Она очень верила в силу искусства и не признавала в нём никаких рамок – что можно и что нельзя. Творческий гений – вот перед чем она преклонялась больше всего на свете и готова была пожертвовать ему всю себя.

Этим и воспользовался некогда Березенюк. Я увидел эту его гадкую картину у него в мастерской вскоре после того, как мы с Мариной в первый раз переспали и у нас начались серьёзные отношения. Картина стояла возле стены на полу, как какой-то хлам, среди подрамников и старых холстов.

– Что это такое… у тебя? – обомлел я, указав на неё.

Она хоть и была написана скверно, как и всё у него, но девушку – обнажённую! – я сразу узнал.

– А, это, – ухмыльнулся Березенюк. – Старая история. Была у меня с полгода назад одна из нашего музея. Миленькая такая. Попросила портрет. Ну, вот я и сделал. Но он ей не понравился. Дура, чего с неё взять. Зато вот роман закрутился знатный, цыпочка – во!

И он показал большой палец – испачканный грунтовкой и похожий оттого на обкончавшийся член. Вот тогда и надо было мне дать ему в морду. Но я струсил. И потом трусил перед ним всю жизнь.

С Мариной едва не расстроилось всё. Я приревновал жутко, сгоряча наговорил ей обидных глупостей. Она молча всё проглотила и ушла. Неделю мы не виделись. Я звонил, но она не брала трубку.

А потом пришёл к ней домой и прямо с порога выпалил:

– Марин, выходи за меня!

На её глазах выступили слёзы.

– И что, Березенюка мне простишь?

– Прощу. Я его выскребу из тебя.

– Выскреби, – чуть заметно улыбнулась она.

Я бросился к ней, подхватил и повлёк на кровать, попутно лишая её одежды. И до самого утра «выскребал» из неё Березенюка…

Мне тогда и в голову не могло прийти, что когда-то сам попрошу её раздеться перед другим мужчиной. И не просто попрошу, а буду хотеть этого так же сильно, как раньше мучился от ревности.