Книга Раны. Земля монстров - Нейтан Баллингруд

– Таким ты создал этот мир! Таковы его правила. Ты не вправе их менять!

Пятьдесят лет назад, когда дядя Дигби закончил свой рассказ и наконец открыл ворота первой Ярмарки Черепушек, мы выбежали в самое ее сердце, где нас окружили огни, а воздух полнился запахами сладостей и жареных закусок. Страх и надежда вели нас вперед. Мы знали, что позади раскрылась пасть смерти, и чувствовали, как каждая секунда жизни языками огня лизала тела, разжигала и выжигала их до самого духа. Мы услышали, как открылись вторые ворота, и закричали, увидев монстров, бросившихся в яростную погоню: то были дети-каннибалы; собаки, приученные охотиться по ночам; трупные цветы с человеческими телами; скачущие выродки из лаборатории алхимика. Воздух смердел страхом. Малыш Эдди Брах стоял передо мной; не раздумывая я дернул его за воротник рубашки и повалил на землю, чтобы в следующее мгновение перепрыгнуть через его распростертое тело. Он удивленно заблеял, совсем как в мультике. Когда монстры схватили его, кровь брызнула мне на спину и я радостно и облегченно рассмеялся. Затем я увидел, что Кристина запрыгнула в вагончик на колесе обозрения, и последовал за ней. Мы захлопнули дверь и вместе наблюдали, как мир внизу истекает кровью. Наши сердца раскалились добела, и мы прижимались друг к другу. Откуда-то снизу до нас доносились крики «Поплатился черепушкой! Поплатился черепушкой!», за которыми следовал глухой хрусть расколотого черепа. Мы дружно рассмеялись. Я чувствовал раскаленное пекло жизни и знал, что все обещанное исполнится.

Ту ночь пережили шестеро. Четверо, воодушевившись произошедшим, последовали Приказу. Мы посвятили свою жизнь служению Червю и искали тихого уединения, чтобы подготовить тело и разум к началу разложения. Мы обращали в свою веру других, и нас становилось все больше. Каждый год кто-то из переживших ночь на Ярмарке вступал в наши ряды. Вместе мы направляли Хобс Лэндинг к Червю.

Но сейчас, разглядывая хнычущее у моих ног существо, я ловлю себя на том, что думаю только о Кристине Лоденер, ее глазах цвета океанских глубин и светлых волосах, ниспадающих волной на плечи. Мы были детьми и ничего не знали о любви. По крайней мере, не знал я. И еще долго не понимал, что пустило во мне свои корни, пока она не исчезла из этой жизни; тогда я заперся в подземной церкви и созерцал тление плоти до тех пор, пока всякая надежда на тепло или нежное прикосновение не остыла во мне.

Я так и не узнал, как она прожила свою жизнь. Она не последовала Приказу. Мы прожили этот яркий миг вместе, но вынесли из него совершенно разные уроки.

– Ты называешь все ложью? – спрашиваю я. – Я верил в нее. Верил всем сердцем.

– Гретхен не была ложью. И наша жизнь тоже. Она была великолепна. Ей не нужны прикрасы.

Я вспоминаю, как провел свою неестественно долгую жизнь в холодных подземных пристанищах. Всю жизнь.

– Но Червь – не ложь.

– Нет. Конечно, не ложь.

– Я должен был умереть. Должен. Я бросил Эдди. Эдди должен был выжить.

Я чувствую, как к глазам начинают подступать слезы, но ни одна не проливается, как бы сильно я этого не хотел. Почему-то мне кажется, что, если бы я заплакал, это бы все исправило. Но я был послушным мальчиком и старался убить скорбь. Теперь, когда она мне наконец нужна, ее недостаточно. Я отдал Червю слишком много.

– Может, и так, – говорит Уормкейк. – Но это уже не имеет никакого значения.

Он поднимается и подходит к окну. Тянет шнур, и занавески раздвигаются. Прекрасный, радужный свет наполняет комнату. За окном, на территории особняка, раскинулась Семидесятая Ежегодная ярмарка Черепушек: кружатся карусели, машинки въезжают на подъем горки, из-под бамперов вылетают электрические разряды. И над всем этим вращается колесо обозрения, излучая в небо желтые, красные и зеленые огни.

Я присоединяюсь к нему.

– Хочу оказаться на ярмарке. – Я прижимаю ладонь к стеклу. – Мне нужен еще один шанс.

– Путь туда тебе закрыт, – отвечает Уормкейк. – Как и мне. Сегодняшний вечер – для них.

Он дергает за фальшивый рот на черепе, обрывая резинку, и бросает его на пол. Язык вываливается подобно отрезанному органу, и мухи жадно облепляют его. Может, ему кажется, что, если он не сможет выразить скорбь, перестанет ее чувствовать.

Вероятно, в этом он прав.

Он забирает у меня из рук усеянный мухами кусок мяса и вгрызается в него. Затем протягивает обратно в знак благословения. Я вижу его доброту. И принимаю ее, кусая плоть. Таким мы создали этот мир. Слезы заливают глаза, и он касается моей щеки костлявой рукой.

Затем возвращает плоть на алтарь и становится перед ним на колени. Он кладет голову рядом с жужжащим мясом. Я беру в руки кирку и прикладываю острие к черепу, тому месту, где собрались все пороки мира, тянущие его все ниже к земле. Я направляю острие, чтобы запомнить положение, и поднимаю кирку над головой.

– Поплатился черепушкой, – говорю я.

За окном открываются ворота, и дети бешено высыпают на ярмарку. Вон бежит рассерженная девчонка. А вон и коротко стриженный плакса. Мельтешат руки и ноги, одежда развевается подобно знаменам на ветру. Они бегут в сердце толпы, когда из ворот выскакивают монстры. У них есть шанс.

Всего один ничтожный шанс.

Чрево

1

Микс была готова бросить странного старого недоумка: слишком уж он медленный, неуклюжий и громкий. И квартала в Пустом Городе не прошло, как их обнаружил Транспортер, а по опыту она знает, что, даже если хлопать в ладоши у них под носом, все равно останешься незамеченной. Ключевое слово здесь, конечно, опыт. Если его нет, то все может очень плохо закончиться. В себе она не сомневалась, но старик мог подставить их обоих.

Потому она пихнула его в нишу, и они, притаившись, ждали, пока тварь, толкающая свою жуткую тачку, не пройдет мимо.

– Устал? – спросила она.

– Нет, не устал, – огрызнулся он. – Идем дальше.

Микс всего семнадцать, и любой, кому перевалило за пятьдесят, казался ей непростительно древним, а мужчина по этим меркам считался настоящей развалиной. Он шустро и без особого труда пробирался по улицам, давно опустевшим и оттого заваленным обломками, но по капелькам пота, выступившим на лбу, было видно, каких усилий ему это стоило. Как бы то ни было, приличный темп для старика – малая толика скорости, с которой она предпочитала передвигаться по Пустому Городу. Глупо было брать у него деньги, но Микс всегда была глупой девчонкой. Спроси любого.

Они свернули за угол, и последний контрольно-пропускной пункт – маленькая деревянная лачуга с мерцающим фонарем в окне – исчез из вида. Теперь до него как до луны. Темнота выглядывала из разбитых окон зданий, загромождавших небо. Дверные проходы магазинчиков зияли как раскрытые рты. Тротуар покрывала галька разбитого стекла. Тут и там валялись обрывки газет и рваная одежда, а клочья окровавленного мяса усеивали асфальт. Машины встали вдоль тротуаров на последнюю парковку. И все-таки жизнь продолжалась: сновали крысы, тараканы, дикие кошки. Как-то она заметила бредущих по разрушенному району медведицу с медвежатами, и эта сцена показалась ей фрагментом давно забытого сна. Жизнь в городе бурлила. Правда, без людей. Ну, если не считать того, что от них осталось.