Книга Бал безумцев - Виктория Мас

Эжени сидит в изножии койки и неотрывно смотрит на стул, который она занимала вчера. Бегут секунды.

– Стало быть, вы не верите в духов, мадам Женевьева?

– Естественно нет.

– Почему же?

– Потому что это нелепица. Существование духов противоречит научной логике.

– Но если вы не верите в духов… зачем тогда пишете послания сестре столько лет? Зачем эти тысячи писем, которые вы так и не отправили? Вы пишете ей, потому что втайне надеетесь и в глубине души считаете возможным, что сестра вас услышит. И она слышит.

Женевьева вынуждена опереться о стену одной рукой в приступе головокружения.

– Я говорю это не для того, чтобы снова вас напугать, и вовсе не стремлюсь посмеяться над вами, мадам. Я хочу, чтобы вы мне поверили и помогли отсюда выбраться.

– Но… если… если ты говоришь правду… если действительно видишь… тогда тебя отсюда никогда не выпустят. Так еще хуже!

Эжени встает и подходит к Женевьеве:

– Вы же понимаете, что я не сумасшедшая. Вам, должно быть, неизвестно о том, что в Париже есть спиритическое общество, в которое входят ученые, истинные исследователи. Они пытаются понять, что такое жизнь после смерти. Я собиралась присоединиться к ним, но отец привез меня сюда.

Женевьева ошеломленно смотрит девушке в лицо. Искренность Эжени мешает ей и дальше притворяться невозмутимой. Внезапно все ее самообладание, весь стоицизм и суровость куда-то исчезают. Освободившись от этого груза, о котором раньше она и сама не подозревала, Женевьева наконец произносит вопрос, обжигавший ей губы с самого начала:

– Бландина… она здесь? В этой палате?

Эжени удивлена, но в следующий миг она тоже чувствует облегчение – как будто рухнул первый барьер на пути к пониманию и сочувствию этой женщины, единственной, кто способен помочь ей вырваться из проклятого дома умалишенных.

– Да.

– Где?

– Сидит на стуле.

В глубине помещения, слева от входа, стоит деревянный стул. Он пуст. Головокружение усиливается; Женевьева отступает в коридор и резким движением дергает дверь на себя – створка захлопывается с таким грохотом, что в коридоре сотрясаются и звенят оконные стекла.

Глава 7

6 марта 1885 г.

– Мадам Женевьева! Вы меня слышите?

Медсестра осторожно трясет Женевьеву за плечо. Та открывает глаза и с изумлением узнаёт собственный кабинет. Подол ее платья накрывает туфли, и к нему прицепились барашки пыли. Постепенно до нее доходит, что она сидит на паркете, прислонившись спиной к шкафу и подтянув колени к подбородку. Затылок ломит от боли. Женевьева поднимает голову к медсестре, которая смотрит на нее с озабоченным видом.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Который час?

– Восемь утра, мадам.

Белесый свет, просеянный сквозь утреннюю дымку, проникает в помещение. Женевьева подносит руку к затылку. К ней только что вернулись воспоминания о том, что произошло вчера: разговор с Эжени, захлопнулась дверь палаты, а потом навалилась такая чудовищная усталость, что не было сил идти домой. Женевьева тогда решила немного посидеть за своим столом, отдышаться и собраться с мыслями, кое-как добрела до двери – а остальное в памяти не сохранилось. Ясно было одно – домой она так и не попала, провела ночь здесь, сидя на пыльном полу в кабинете, где почти каждый день подписываются бумаги на принудительную госпитализацию.

Женевьева с трудом распрямляет затекшие конечности, поднимается на ноги и отряхивает платье.

– Мадам… вы ночевали здесь?

– Разумеется, нет. Пришла сегодня рано, не выспалась. Голова вдруг закружилась, вот и присела где стояла. А ты, собственно, как здесь очутилась?

– Пришла за картами пациенток для утреннего обхода…

– Это не твоя обязанность. Ступай, тебе тут нечего делать.

Медсестра, опустив голову, покидает кабинет и закрывает за собой дверь. Женевьева принимается мерить шагами тесную комнату, скрестив руки на груди и озабоченно хмурясь. Она злится на себя за слабость, а еще больше недовольна тем, что ее застукали в таком состоянии. Слухи в Сальпетриер распространяются быстрее, чем в каком-нибудь провинциальном городке. Единственный неверный шаг, любая странность в поведении мгновенно привлекают ненужное внимание. Сестра-распорядительница не может позволить, чтобы на нее здесь смотрели с подозрением. Еще одно такое проявление слабости – и ей отведут койку в дортуаре истеричек.

Это не должно повториться. Она оплошала, попала в ловушку, поддавшись соблазнительной мысли о том, что любимые люди остаются с тобой навсегда, что конец земной жизни не означает конец существования. Она поверила в эти байки, потому что Эжени разбередила глубокую рану, попала пальцем в самую больную точку. Но Эжени безумна. Она безумна, нет сомнений, а Бландина мертва. Таков единственный вывод.

Женевьева делает глубокий вдох, выдох, хватает со стола медицинские карты и покидает кабинет.

* * *

Эжени входит в смотровую. Здесь уже ждут пять женщин – стоя посередке, они испуганно оборачиваются все разом к распашным дверям, решив, что это явился врач.

С первого взгляда помещение похоже на маленькую галерею в музее естественной истории. Над желтовато-коричневыми стенами под самым потолком, – карнизы с лепниной. По бокам от входа – книжные шкафы; здесь целая библиотека, сотни томов: труды по естественным наукам, по неврологии и анатомии, иллюстрированные медицинские руководства. Напротив, между больших прямоугольных окон с видом на парк, – шкафы из потемневшего дерева со стеклянными дверцами, за которыми видны разнообразные склянки с жидкостями: банки, пузырьки, колбы. На столике – медицинские инструменты, довольно большие, замысловатые, незнакомые публике, чуждой научному миру. В стороне за ширмой скромно притулилась медицинская кушетка. Пахнет деревом и этиловым спиртом.

Никто так не любит смотровые, как сами врачи. Для них, людей с научным складом ума, это царство прогресса. Именно здесь обнаруживаются патологии, изучение которых позволяет медицине двигаться вперед. Они обожают инструменты, которые наводят ужас на тех, кого с помощью этих инструментов обследуют. Для обследуемых же, которых вынуждают раздеться, смотровая – место всевозможных страхов и неуверенности. Двое, остающиеся здесь наедине, уже не равны – судьба одного отныне в руках другого, и первый должен во всем второму довериться. Результат осмотра – это вопрос жизни для первого и вопрос карьеры для второго. Неравенство обозначается еще отчетливее, когда порог врачебного кабинета переступает женщина, ибо предметом обследования становится тело, одновременно желанное и непостижимое. Врач всегда уверен, что во всем разбирается лучше, чем пациент, а мужчина считает, что он знает больше, чем женщина, – истерички, ожидающие сейчас начала осмотра, понимают это на уровне интуиции, оттого и нервничают.