Книга Тризна - Александр Мелихов

– Пора отлить, – наконец начал приподниматься Лбов, и Олег осознал, что и в самом деле пора, и притом давно.

В сортирный коридор двинули все, кроме Бори. Чернокостюмная очередь в «Мэ», однако, тянулась как до мавзолея (а на «Же» вдоль другой стены и коситься не хотелось), не прочесть было даже черно-белый и крупный, как первая строка в глазном кабинете, плакат на двери: «Не льстите себе, подходите ближе к унитазу». Этот плакат кто-то не ленился вычерчивать тушью на ватмане и возобновлять каждый раз, когда его снимали.

Лбов сначала бодрился:

– Помните, как американка метро искала? Она спрашивает: ме́тро, ме́тро?.. Ей говорят: идите прямо, увидите букву Мэ и заходите. Она доходит до гальюна, видит Мэ, заходит. А там мужик отливает. Она его спрашивает: ме́тро, ме́тро?.. А он говорит: нет, у меня только полметра.

Байка успеха не имела – все с тоской смотрели на уходящую вдаль чернокостюмную очередь и понимали: не дотерпеть…

Лбов сломался первым:

– Все, мужики, щас уссусь. Пошли на улице отольем.

– Как на улице, там же день букваря?..

– Встанем в кружок и в середину отольем. Мы на берегу всегда так делали. И Борю прихватим для прикрытия.

Боря заерепенился, но был сломлен: твои друзья на грани жизни и смерти, а ты строишь из себя целку?..

Все-таки они изрядно набрались, толпа вокруг воспринималась как разноцветная шевелящаяся масса, отдельно Олегу бросилось в глаза только то, что Мохов держал свой прибор сверху, как будто брезговал, а Лбов, закончив дело, еще и хорошенько его обтряхнул, удовлетворенно прибавив:

– Как ни ссы, а последнюю каплю в трусы.

После этого Олег поднял глаза над толпой и увидел в факультетском окне второго этажа замдекана Баранова, снимающего их какой-то шикарной фотокамерой с полуметровым объективом (вот они, полметра, накаркал!). Баранов был знаменит тем, что по каким-то делам побывал в самом настоящем Нью-Йорке и жил там в отеле «Парамаунт». Зашибись – Парамаунт! Оттуда, наверно, и камеру вывез.

– Слышь, вы чо творите?!. – один из женихов за локоть развернул Лбова к себе.

Ой, не с той фигуры он начал!.. Но вмешиваться было поздно.

– Подожди минутку, – Лбов сделал останавливающий жест с насупленным видом маленького начальника и, сосредоточившись, издал раскатистый неприличный звук.

И пояснил обезоруживающе:

– Поссать и не перднуть – это как свадьба без музыки.

– Ты… Ты это… Я не позволю тебе свадьбу оскорблять!

– Ты комсомолец? Знаешь, что будет, если комсомолку перевернуть вверх ногами? Комсомольская копилка.

Жених все с тем же оцепенелым видом начал разворот правой, но Лбов сделал короткое движение левой, и черный костюм скорчился на корточках.

– На все плюнь, а яйца береги! – наставительно указал его новостриженому затылку Лбов и обратился к черной лавине, набегающей из «Космоса».

Арончик мальчик был, как говорится, пылкий, он врезал Монечке по черепу бутылкой…

Последним проблеском надежды пролилась нескончаемая трель милицейского свистка, а потом Олег только отбивался, чувствуя, что права на драку они не имеют, но в глазах отпечаталась синяя фигура Мохова, который именно махался, словно разудалый косарь – раззудись плечо…

Кто-то сзади обхватил его поверх рук, он, резко присев, разорвал захват и, выпрямившись, двинул локтем назад на уровне головы. Стремительно оглянувшись, он увидел, как по асфальту катится алый околыш милицейской фуражки, и понял, что погиб.

Сопротивление могло лишь добить последние шансы на спасение, поэтому он старался даже не мычать, когда, вывернув руки до небес, его волокли в воронок, чертя его носом по асфальту. И когда с него срывали рубашку и что-то вкалывали в сгиб руки, он лишь старался смягчить победителей своей кротостью.

Он снова чуть не завопил от ужаса, возникнув из небытия лицом к огромному лицу Григория Мелехова из кинофильма «Тихий Дон».

– Ну что, прочухался? – насмешливо поинтересовалось горбоносое усатое лицо. – От года до пяти ты себе уже намотал. Сопротивление работнику милиции с применением насилия.

Олег дернулся и обнаружил, что он, совершенно голый, пристегнут предплечьями к ободранному деревянному креслу. И тут же почувствовал невыносимую резь в мочевом пузыре.

– Можно в туалет? – просипел он.

– Да потерпи малехо, в крытке же будешь у параши чалиться.

Туалет был здесь же, в застенке, за ободранной дверью. Несмотря на бредоподобие происходящего, Олегу не хотелось сверкать голой задницей, но ничего другого не оставалось. Унитаз бил в глаза чернотой, кафельный пол обжигал холодом, но было не до нежностей. Он не просто дрожал, его именно что колотило, дергалась голова, клацали зубы – такого с ним не творилось, даже когда он замерзал в тундре. И ногой в штанину никак попасть не удавалось, и устоять на другой ноге тоже – он несколько раз чуть не грохнулся. Однако милиционер, к которому привел его Григорий Мелехов, малость успокоил: это был усталый немолодой служака за таким же все повидавшим и всем все простившим канцелярским столом.

Сначала речь пошла о плате за медобслуживание, хотя в Советском Союзе медобслуживание должно было быть бесплатным, а потом о штрафе за появление в нетрезвом виде. Олег торопливо полез сначала в правый, потом в левый карман, которые вчера топорщились от мятой капусты, – оба кармана были идеально пустыми.

– Я завтра все принесу, – клятвенно заверил он. – Даже сегодня, как только с друзьями встречусь.

Он совсем забыл про шесть сотенных в кроссовке.

– А тебя уже твои дружки под дверью дожидаются. Пришли тебя на поруки просить. Я им сказал, что этим не мы, этим суд занимается.

– А может, как-нибудь без суда? – взмолился Олег, изо всех сил стараясь, чтобы челюсти не клацали, а голос не срывался. – Я же нечаянно, я не знал, кто меня схватил, я все возмещу!

– Что ты возместишь? Видишь протокол, там все занесено. Читать умеешь?

Олег не умел. Он мог только повторять: я готов все материально возместить, и после пятого раза старый служака посмотрел на часы и усталой походкой вышел из кабинета, а Григорий Мелехов остался сидеть у его стола в позе Петра Первого, допрашивающего царевича Алексея.

– Возместишь, говоришь? – Григорий Мелехов больше не ерничал. – А сколько у тебя есть?

– Шестьсот рублей, – сотенные наконец-то зашевелились под стелькой.

– Когда принесешь?

– Прямо сейчас.

– Они у тебя при себе, что ли?

– Да, в кроссовке.

– Ну, разувайся. Нельзя так с деньгами обращаться – ты их не уважаешь, они тебя не будут уважать.

Извлеченные на свет сторублевки он взял в руки с некоторой брезгливостью и даже понюхал, но в итоге остался доволен: