Книга Области тьмы - Алан Глинн

— Я же наследный принц Игрушечной Страны, помнишь, так что я ничем не занят.

Она в первый раз улыбнулась.

Мы пошли к ней домой и за два часа сделали грубый набросок курсовой. Спустя ещё четыре часа я, наконец, вышел из здания.

В другой раз я был в офисе «Керр-энд-Декстер», занёс туда бумаги, и столкнулся с Клер Дормер. Хотя прежде мы с ней встречались раз или два, я очень тепло приветствовал её. Она встречалась с Марком Саттоном, обсуждала вопросы контракта, так что я решил рассказать ей свою идею о парнях, начать с «Оставьте это Биверу», кончить «Симпсонами», и назвать её «Взращивая сыновей: от Бивера до Барта». Она громко рассмеялась и хлопнула тыльной стороной ладони по отвороту моей куртки.

Потом задумалась, будто перед ней вырисовалось то, что она прежде не видела.

Двадцать минут спустя мы уже курили вместе на двенадцатом этаже.

В этих ситуациях я продолжал напоминать себе, что только играю роль, что всё это — притворство, но так же часто казалось мне, что может я и не играю совсем, может, никакого притворства и нет. Когда МДТ загонял меня в очередную болезненную ситуацию, казалось, что моё новое «я» едва может вспомнить моё старое «я», уже не видит его сквозь туман, сквозь мутное окно толстого стекла. Как будто я пытаюсь говорить на языке, который прежде знал, но уже забыл, и как бы я ни старался, я не могу вернуться или переключиться назад — по крайней мере, без предельной концентрации воли. Часто было проще вообще не обращать внимания — да и с чего его обращать? — но в итоге вышло так, что мне стало трудно встречаться с людьми, которых я хорошо знал, или, точнее, с теми, кто хорошо знал меня. Встречаться и впечатлять незнакомца, притворяться другим человеком, даже с другим именем, было интересно и несложно, но когда я встречался с тем же Дином, например, я всегда ловил эти взгляды — озадаченные, прощупывающие взгляды. Я видел, что он борется с этим, хочет конфликта, назвать меня позёром, клоуном, самоуверенным мудаком, но при том же хочет оставаться рядом со мной и извлечь из встречи всё, что можно.

Ещё за это время я несколько раз говорил с отцом, и это было хуже всего. Он ушёл на пенсию и поселился на Лонг-Айленде. Он время от времени позванивал, чтобы выяснить, как у меня дела, мы болтали пару минут, но были такие темы, которые он страстно мечтал обсуждать с сыном — а сын, то есть я, всегда агрессивно отказывался — и вот теперь у нас началась пустая болтовня о бизнесе и рынках. Он говорил о пузыре акций хай-тека, и что он скоро лопнет. Мы обсуждали поглощение Waldrop CLX, о котором поутру писали все газеты. Как это поглощение отзовётся на ценах акций? Кто будет новым СЕО? Поначалу я слышал нотку подозрения в голосе моего старика, словно он думал, что я над ним издеваюсь, но постепенно он привык, вроде бы принял мою новую роль, в конце концов, — после долгих мучительных лет чувствительной хипповской ереси от сына — всё идёт так, как надо. Ну если не прям уж совсем как надо, то вполне в рамочках. Я включался в разговор, и может, впервые я говорил с ним так, как стал бы говорить с другим человеком. Но в то же время я осторожничал, чтобы не перегнуть палку, чтобы не сбивать с толку Дина. На том конце провода мой отец, мой отец — оживился, разбирается в себе, даёт прорасти в голове дремлющим надеждам, их почти слышно… хлоп! — может, Эдди теперь найдёт себе нормальную работу? — хлоп! — будет неплохо зарабатывать? — хлоп! — сделает мне внука?

Когда я вешал трубку после таких бесед, на меня наваливалась усталость, как будто я и впрямь делал ему внука, в гордом одиночестве, порождая некую отдельную, продвинутую версию себя прямо здесь, на полу. Потом, как ускоренный режим в документальном фильме, прежний я — испорченный, надломленный, разглагающийся — внезапно съёживался и исчезал, и от этого борьба за осмысленное понимание того, кто я есть, становилась ещё сложнее.

Но такие тревожные моменты случались редко, и в целом тот период оставил ощущение, что это здорово — постоянно быть чем-нибудь занятым. Я ни секунды не сидел без дела. Читал новые биографии Сталина, Генри Джеймса и Ирвинга Талберга. Выучил японский по книгам и кассетам. Играл в онлайновые шахматы и решал тучи непонятных головоломок. Однажды позвонил на местную радиостанцию, чтобы поотвечать на вопросы, и выиграл годовой комплект средств по уходу за волосами. Провёл кучу времени в интернете и изучил множество вещей — конечно, знания, лишённые для меня практической пользы. Я узнал, как делать букеты, готовить ризотто, разводить пчёл, разбирать двигатель машины.

Однако чего я действительно хотел, причём давно, это научиться читать музыку. Я нашёл сайт, где весь процесс описывался в деталях, быстро разбирались таинства скрипичного и басового ключей, аккордов, бемолей-диезов и так далее. Я пошёл и купил пачку нот, базовые вещи, известные песни, и более сложный материал, пару концертов и симфонию (Вторую Малера). Через пару часов я уже разобрался во всём, кроме Малера, к которому я приступил со всем вниманием, если не сказать — с почтительностью. Он был столь сложен, что времени ушло немало, но, в конце концов, я умудрился прорваться через величественный водоворот страдающих мелодий и ужастиковых фанфар, через парящие струны и кипучие хоралы. К двум часам утра, когда я достиг могучей кульминации ми-бемоль — Was du geschlagen, Zu Gott wird es dich tragen.[2]— я почувствовал, как мурашки бегут по всему телу, и слёзы наворачиваются на глаза.

Следующим шагом было посмотреть, смогу ли я играть музыку, так что я пошёл на Канал-стрит, купил себе относительно недорогой синтезатор и поставил его рядом с компьютером. Я нашёл онлайновые курсы и начал играть гаммы и начальные упражнения, но это было совсем нелегко, и я чуть не сдался. Через несколько дней, однако, что-то щёлкнуло, и я начал спокойно подбирать хорошие мелодии. Через неделю я играл песни Дюка Эллингтона и Билла Эванса, а потом занялся собственными импровизациями.

Поначалу я думал о выступлениях в клубах, европейских турне, водопадах визиток от музыкальных дельцов, но достаточно быстро осознал одну важную вещь: я, конечно, хорош, но не настолько. Я могу сыграть «Stardust» и «It Never Entered My Mind», может, смогу отыграть оба тома «Хорошо темперированного клавира», если буду работать без остановки 500 часов, но вопрос в том, хочу ли я потратить 500 часов на пианино?

К вопросу о: а чем я вообще хочу заниматься?

И где-то в это время я начал волноваться. Стало ясно, что если я буду и дальше принимать МДТ, мне понадобится некий фокус и структура в жизни, скакать от одного интереса к другому до бесконечности нельзя. Мне нужен план, правильный курс действий — я должен работать.

Ещё у меня был другой неотложный вопрос. Что я буду делать с 450 таблетками? Часть можно продать по 500 долларов за штуку, так что я решил поступить с ними естественно… толкнуть их — и сделать это самому. Но как именно? Тусоваться на углу? Барыжить в ночных клубах? Загнать их оптом в комнате отеля стрёмному мужику с пистолетом? К тому же я быстро понял, что даже если получу всю цену за половину таблеток, 120 тысяч долларов за всё про всё — это ничто по сравнению с потенциальной прибылью от того, что я съем их и использую творчески и благоразумно. Я более-менее закончил «Включаясь», к примеру, и мог легко выдать на-гора ещё пару книг. А что ещё можно сделать?