Книга И оживут слова. Часть I - Наталья Способина

Только воинам, что недвижимой стоят стеною.

И ищи, не ищи - не найдешь в их суровых лицах

Ничего из того, что придумано было тобою.

Здесь в отметинах шрамов не только тела, но и души,

Здесь словами разят так же больно, как острым кинжалом.

Ты придумала сказку... теперь же смирись и слушай:

В сказках все по-другому, и это к добру, пожалуй.

Альгидрас не шел у меня из головы весь остаток дня. Я не планировала рассказывать Добронеге о случившемся, поэтому мне предстояло много работы. Постаравшись успокоиться, я расставила по местам мази, потом вышла во двор, чувствуя себя преступником, старательно скрывающим улики. Серый встретил меня рычанием. Неплохо было бы засыпать следы крови у будки, но приблизиться к псу я не решилась. Оставалось надеяться, что Добронега не заметит. Неожиданно на выручку пришел сам Серый — когда я в очередной раз оглядывала двор, проверяя все ли в порядке, заметила, что землю вокруг будки будто вспахали и никаких следов не осталось. Пес беспокойно метался, опустив хвост и прижав уши. Выглядело это так, будто он злился. Вот уж не думала, что собаки способны так долго переживать из-за случившегося. Своего пса у меня не было, поэтому о собачьих повадках я мало что знала, а рассказы знакомых о сверхъестественном уме и преданности питомцев списывала на богатое воображение хозяев. Оказалось, зря.

Я, подобно Серому, не могла усидеть на месте. Бралась то за одно дело, то за другое, но из-за отсутствия опыта все приходилось бросать на полпути. Я натаскала полную бочку воды, но полить огород не решилась. Вдруг много поливать тоже вредно? Попробовала прясть, но, пару раз оборвав нитку, отложила веретено в сторону. Да и, признаться, моя работа не шла ни в какое сравнение с тем, что было напрядено Добронегой. У моей нити не было даже намека на равномерную толщину — без конца попадались какие-то комочки и неровности… Поэтому пришлось снова мерить шагами двор в поисках работы. У бани мне на глаза попался небольшой ящик с речным песком и камнями, и я решила почистить горшки. Это оказалось сложнее, чем представлялось вначале. С непривычки я быстро стерла пальцы, а руки застыли от колодезной воды, но то ли из упрямства, то ли из страха, что от безделья снова нахлынут непрошенные мысли, я довела все до конца. Впрочем, не думать все равно не получалось. Мысли сами возвращались к случившемуся, и по спине невольно бежал озноб. Ведь все могло закончиться гораздо страшнее. Я могла погибнуть. Снова…

Чем больше я об этом думала, тем более нереальной казалась вся ситуация. Размышляя об Альгидрасе, я уже привычно натыкалась на серую пелену там, где должны были быть воспоминания. Оставалось признать, что эта часть истории живет сама по себе и никак не пересекается с моей. И все же просто так смириться я не могла. Мне не давало покоя его странное отношение к Всемиле, а еще я с удивлением поняла, что злые слова чужих людей затрагивают меня гораздо меньше, чем показное равнодушие Альгидраса. Впрочем… было ли оно показным? Кроме того мне не давала покоя окружавшая его тайна. Кто он? Откуда? Почему, несмотря на его смешной возраст и далеко не богатырскую стать, воины не относятся к нему несерьезно? Как мне узнать о нем больше, не вызывая подозрений? Может, он — ключ к разгадке моего появления здесь? Или же я возлагаю слишком много надежд на обычного мальчишку?

К вечеру я измучилась от бесплодных попыток что-то придумать и начала злиться. У меня был миллион причин рассуждать об этом человеке, начиная с того, что он здесь чужак, и заканчивая какой-то тайной, связанной с Всемилой. Но может, я обманывалась и причина была гораздо проще? В первый раз кто-то рискнул собой ради меня. Это было странно и страшно. И у меня до сих пор все внутри сжималось от воспоминаний о тех секундах: рывок Серого, толчок Альгидраса и алая-алая кровь на бледной коже. Может, все дело в этом? И в том, что что-то глупое, девчоночье, спрятанное давным-давно так глубоко, что, казалось, и не найдешь, вдруг встрепенулось и ожило? А здравый смысл, твердивший, что он сделал это не ради меня, а ради воеводы или же ради Серого, от которого непременно «избавились бы», или же просто по инерции… Да кому он нужен, этот здравый смысл?

За ужином я долго не решалась подступить с разговором к Добронеге. Я обмакивала мягкий хлеб в миску с вареньем и думала, как же начать, когда Добронега вдруг сама отложила деревянную ложку «горкой вниз», как говорили здесь (чтобы злого духа не привечать), и сказала:

— Ну, что скажешь?

Я быстро глотнула молока из большой кружки и призналась:

— Я в дружинную избу ходила.

Добронега удивленно посмотрела, но ничего не сказала, ожидая продолжения.

— Я просто… по Радиму соскучилась. Все слова Златы из головы не шли. Вот и… увидеть его хотела.

— Про Златку говорила? — негромко спросила Добронега.

Сначала я не поняла вопроса, а потом щеки вспыхнули. Добронега решила, что я бегала жаловаться? Сама мысль о том, что меня могли заподозрить в подобном, вызывала возмущение. Как же нелегко было примерять чужие привычки и отвечать за чужие прошлые ошибки.

— Нет. Я ни слова не сказала про Злату, — твердо ответила я. — Радим спросил про пирожки. Я ответила, что очень вкусные. И все. Я просто… к нему ходила.

Я опустила взгляд на свои руки. Было отчего-то противно. Интересно, а могу ли я считать себя лучше Всемилы, прослывшей здесь эгоистичной и избалованной? Как я сама себя веду? Ни слова не сказала о случившемся Добронеге, а ведь она — травница. А рваная рана в этом мире далеко не шутка. Но я промолчала. Из-за обещания или из страха, что правда раскроется? Если ответить самой себе, положа руку на сердце? Оказывается, сложно, когда вот так — не сказки и не романы, а жизнь.

Добронега внезапно накрыла мою ладонь морщинистой рукой и чуть сжала. Она почти не прикасалась ко мне после того первого раза, когда я очнулась в ее доме. То ли прикосновения у них со Всемилой были не в чести, то ли она что-то чувствовала. А вот сейчас от этого почти материнского жеста я вдруг окончательно ощутила себя здесь чужой. Мне очень захотелось домой.

— Ты не серчай на Златку, — негромко произнесла она. — Сердце у всех не на месте было. За тебя. За Радима. А Златка любит его. Крепко любит. Прости ей.

Я вдруг почувствовала, что слезы закипают на глазах от этих простых слов. Сама от себя не ожидая, я вдруг разрыдалась. Я никогда не относилась к тем девушкам, которым для слез порой и повода-то не нужно, потому списала все на нервное напряжение, но где-то на краю сознания билась мысль о том, что такая любовь бывает только в книжках. Во всяком случае, простое и искреннее «крепко любит» казалось чем-то… нереальным. И эта мысль заставляла меня размазывать слезы и прижимать ладонь Добронеги к щеке.

— Ну-ну, — повторяла Добронега, — хорошо все будет.

Выплакавшись, я принялась убирать со стола. Собрала миски в деревянный тазик, привычно зачерпнула теплую воду из чугунка, начала мыть.

— Так что в дружинной избе? — вдруг спросила Добронега, по-прежнему сидевшая за столом и, подперев щеку рукой, наблюдавшая за мной.