Книга Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга

«Зайти, что ли, к областному, растолковать, убедить, пока Феклистовы с Курватюками не перебежали дорогу? А, не пойду! Надоело суетиться, да и не до того теперь…»

Слабый электронный зуммер в кармане меняет ход моих мыслей: на дисплее мобильного телефона — знакомый номер.

— Можешь говорить?

«Куда, к черту!.. Аннушка…»

— Простите, у меня совещание. Я сам перезвоню, после…

Я с трудом подавляю желание швырнуть телефон в стену, ибо в жизни моей настало время, когда молчание и в самом деле золото…

В кабинете я закрываюсь на ключ, усаживаюсь в кресло и принимаюсь глядеть в окно. Из моего убежища видны стена дома напротив, часть крыши и стриженные еще прошлой весной макушки деревьев — черные, как больные вены на ногах стариков и старух. Еще до меня доносятся шаркающие звуки автомобильных шин, крики идущих из школы напротив детей, редкие удары капель о подоконник. Все нечетко, отгорожено от моей жизни стеклом, а потому как бы и не со мной происходит. Где-то там, в ином измерении, в другом мире.

В этой связи Аннушка вдруг тоже кажется мне чужой, как чужой и ненастоящей представляется иногда прожитая мной жизнь. Нечто, к чему нельзя уже прикоснуться. Как увиденный накануне сон, как день вчерашний. Как воспоминание зимой о вкусе черешни. Правда, будет еще весна… И будет, возможно, Аннушка, золотое ее тело… Но все это настанет завтра, а потому непременно окажется другим: запах волос и кожи, сладкий поцелуй губ, дыхание; мысли окажутся другими: правда ли? за что именно мне?.. Все, все будет другим.

Она явно мне не пара: вдвое меня моложе, и, будь у меня дети, они могли быть ей приятелями. Трижды тайная наша связь рвалась, точно нитка бус, и трижды Аннушка ко мне возвращалась — не иначе судьба зачем-то сводила нас и сталкивала, не спрашивая согласия у обоих. Конечно, я мог бы трезво поразмыслить и усомниться, что сие — не судьба, а Аннушкины проделки и капризы: то она меня любит, то нет… Однако же слишком хитро надо было все устроить, слишком расчетливо, чтобы вновь и вновь сводить нас одновременно в одну точку в пространстве. Нет, что-то крылось за всем этим: Господень промысел или проделки падшего ангела — кто ведает? Что касается меня, то все чаще и последовательнее я склоняюсь к здравому принципу бытия: стараюсь не грести против, а плыву по течению. Уж тут точно никто не сможет упрекнуть меня в ошибке или неумении жить: судьбе было так угодно — и весь сказ!

Чтобы отвлечься от мыслей об Аннушке, я достаю из холодильника початый лимон, отрезаю сочащуюся соком дольку и, окунув в сахарницу, отправляю в рот. После Куксиной колбасы во рту пакостно, и подслащенный вкус лимона на время перебивает ощущение, что за обедом я съел слизняка.

Все-таки что же у меня с Аннушкой: любовь или блуд? Я всегда знал за собой грех эгоцентризма и никогда не стал бы думать всерьез о женщине, которая меня не любит. Хотя бы немного должна любить, а значит, больше меня самого, потому как в собственной способности к такому чувству я по сей день искренне сомневаюсь. Ну не дано мне по жизни испить этого яду! Да, и у меня бывали безответные влюбленности, да, я мучился ими какое-то время (или досаду называл зачем-то мучениями), но день за днем все уходило, наступало выздоровление, точно после гриппа или ангины. И уж точно не был я в прошлой жизни Петраркой!.. Однако же и в Аннушкиной любви к себе я отнюдь не уверен, в особенности когда она исчезает надолго. Какая уж тут любовь, если отношения у нас точно у современных молодых: ни звонка, ни раскаяния, ни попытки объясниться. Ничего! Появилась — исчезла, пришла — ушла… Тогда что нас держит друг подле друга, почему не разлетаемся мы по свету, гонимые центробежной силой неизбежной разлуки? Как ни думай, понять не дано: тьма бытия непознаваема.

Я вновь усаживаюсь в кресло, роюсь в ящиках письменного стола и, отыскав свой старый мобильный телефон, вставляю в него сим-карту из загодя купленного стартового пакета.

— Алло! Кто это? — голосом злобной матроны спрашивает Аннушка, по всей вероятности разобиженная недавним моим притворством.

— Это я, Анюта! — говорю я примирительным голосом, как взрослые говорят с капризным ребенком. — Поменял сим-карту. По старому номеру больше не звони. И не обижайся: был на ковре у начальства, потому не мог говорить. Вокруг одни уши…

— Увидимся сегодня? Как всегда? — уже щебечет она, мгновенно забыв обиды и недоразумения. — Купи к чаю чего-нибудь сладенького. И того вина, что в последний раз… Целую!

14. Аннушка

И все-таки несравненно больше я люблю (как иначе назвать это чувство привязанности и душевной теплоты?) свою жену, размышляю я, отправляясь вечером к Аннушке. Вот только жена за что-то (или почему-то) меня разлюбила. Или нет: как бы отстранилась от меня, отошла в сторону. Погрузилась в свой, закрытый для меня мир и там затаилась.

Мы так давно женаты, что стали одним целым, — и вот это целое, точно яблоко, разделилось на две половинки, и каждая половинка стала подсыхать, жухнуть по срезу, как и должно было в конечном счете произойти.

Вряд ли ее уходу послужила моя связь с Аннушкой: кроме Аннушки, были у меня и другие, о некоторых она знала или догадывалась, но дело не в этом. В какой-то момент я стал ей неинтересен, даже не нужен — жизнь ее постепенно изменила течение и потекла мимо меня. У каждого из нас образовалось как бы свое русло — со своими берегами, порогами, отмелями, быстринами, камышовыми заводями.

Почему так произошло, я не знаю. Всякий свет рано или поздно иссякает, и день перетекает во тьму. Всякая любовь имеет начало, а значит, она, как и все в этом мире, конечна. Вот только у некоторых любовь длиннее жизни, а у большинства наоборот.

Разумеется, я не могу утверждать, что жена оказалась способна на столь маленькое чувство, срок которому — миг протяженностью в какие-то двадцать лет! Скорее, ей стало не за что любить меня. Да-да, я знаю, что любят не за что-либо, а кого-то. Так вот, этот кто-то, то есть я, перестал вызывать у нее любовь. Почему? В какой момент нашей совместной жизни это произошло? Не знаю. Но сначала оказалась ненужной близость, потом нам не о чем стало говорить, а полгода назад, возвратившись с работы, я обнаружил, что она ушла. Молча, без объяснений и сцен. На улицу Садовую, к своей маме, моей теще.

Сначала я ощутил облегчение от факта ее ухода. Потом тоску. Но проклятый эгоцентризм: бросили меня — не позволил вдаваться в выяснение отношений, просьбы и уговоры, и я оставил все, как есть. После, через месяц-другой, все зашло в давность — как бы илом затянуло некогда хрустальное озерцо. Вот только в доме стало неуютно и пусто, все тянуло пойти по комнатам, отыскать ее, о чем-то спросить…

А что же Аннушка? Я люблю и ее, как могу, но это любовь другая: более чувственная, что ли. Как там у Тютчева?

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!