Книга Долгое падение - Ник Хорнби

И после нескольких сотен задушевных бесед и ссор, после двух-трех десятков случаев, когда мы расходились, после одного удара по лицу — поспешу заметить, что тот удар нанесла она, — она сидела на моем диване в ожидании меня. И она долго бы ждала, не окажись я на нашей импровизированной вечеринке на крыше. Я даже записки ей не написал — и только сейчас меня начинает мучить из-за этого совесть. Зачем мы обманывали себя, зачем пытались убедить себя, что эти отношения могут хоть к чему-то привести? Я не знаю. Когда я спросил Пенни, зачем все это, она ответила, что любит меня. Больше она ничего не сказала, и меня поразило, что такой ответ ничего не объясняет, а еще больше все запутывает. А я… Для меня Пенни была мостиком — пусть я и не понимал этого — в те времена, когда все было хорошо: до Синди, до пятнадцатилетних девиц, до тюрьмы. Я смог убедить себя, что если налажу отношения с Пенни, то налажу всю свою жизнь, смогу стать прежним, словно наша молодость — это место, куда можно вернуться, стоит только захотеть. Раскрою вам глаза: это не так. Кто бы мог подумать?

Но на тот момент передо мной стоял другой вопрос: как объяснить, кто такие Морин, Джей-Джей и Джесс. Скажи я правду, ей было бы больно и неприятно, а что такого можно было соврать, хоть мало-мальски похожего на правду? Кем мы можем друг другу приходиться? На коллег не похожи, на любителей поэзии тоже. Мы вряд ли могли встретиться в ночном клубе, да и на собутыльников они тоже не тянут. Проблема, надо сказать, была в Морин — если, конечно, вообще уместно утверждать, что проблема заключается в том, что кто-то не похож на алкоголика. Но даже будь они похожи на коллег или собутыльников, мне все равно было бы сложно объяснить, почему мне так сильно хотелось с ними встретиться. Я сказал Пенни и хозяевам дома, что отлучусь в туалет; так с какой стати я сбегаю оттуда за полчаса до Нового года, чтобы поприсутствовать на ежегодном общем собрании некоего безымянного общества?

Поэтому я решил вести себя так, словно никаких объяснений не требовалось.

— Прости, Пенни. Это Джей-Джей, Морин и Джесс. Джей-Джей, Морин, Джесс, это Пенни.

Пенни отнеслась к моим словам с подозрением, будто я уже начал врать.

— Но ты так и не объяснил, кто они такие.

— В смысле?

— В смысле, откуда ты их знаешь и где встретил.

— Это длинная история.

— Ничего, я не тороплюсь.

— Морин я знаю… Где мы встретились, Морин? Тогда, в самый первый раз?

Морин молчала, уставившись на меня.

— Много воды утекло. Ничего, сейчас вспомним. Джей-Джей работал на пятом канале, оттуда я его и знаю. А Джесс — это его девушка.

Джесс приобняла Джей-Джея, но в ее жесте было чуть больше иронии, чем бы мне хотелось.

— И где вы всю ночь шлялись?

— Слушай, они не глухие. И не идиоты. Они не… не глухие идиоты.

— Так где вы были всю ночь?

— Ну… как бы… на вечеринке, — наудачу сказал Джей-Джей.

— Где.

— В Шордитче.

— Что это была за вечеринка?

— Что это была за вечеринка, Джесс?

Джесс безразлично пожала плечами, словно объясняя, что за безумная ночка у нас выдалась.

— А почему ты туда пошел? В половину двенадцатого? За полчаса до Нового года? Без меня?

— Этого я объяснить не могу.

Я попытался придать себе вид одновременно беспомощный и извиняющийся. Я надеялся, что мы уже оказались в области психологической противоречивости и непредсказуемости, где непонимание не являет собой проблему.

— У тебя есть кто-то на стороне, ведь так?

Кто-то на стороне. Как это может объяснить происходящее? Неужели, если у тебя есть кто-то на стороне, ты обязательно должен привести домой немолодую женщину, панкующего подростка и американца в кожаной куртке с прической в стиле Рода Стюарта? Это что же должно было случиться? Но, поразмыслив немного, я понял, что у Пенни, наверное, уже был подобный опыт, и она знает, что измена может объяснить очень многое. Если бы я привел какую-нибудь известную певицу с министром обороны США Дональдом Рамсфилдом, Пенни, пожалуй, почесала бы затылок, а потом все равно спросила то же самое.

В иное время, в иных обстоятельствах это был бы верный вывод; я был весьма изобретателен, когда изменял Синди. Я однажды разбил новенькую БМВ только потому, что мне надо было объяснить, почему я приехал с работы на четыре часа позже обещанного. Синди вышла на улицу посмотреть на измятый капот, потом глянула на меня и спросила: «У тебя есть кто-то на стороне, ведь так?» Я, конечно, все отрицал. Но легче сделать все что угодно — разбить новую машину или уговорить Дональда Рамсфилда заглянуть в Айлингтон утром первого января, — чем сказать правду. Этот взгляд эти глаза, сквозь которые можно заглянуть глубоко-глубоко, где таится вся боль, вся ненависть, все отвращение к тебе… Кто не приложит лишнего усилия, лишь бы избежать этого?

— Ну?

Я не ответил сразу, поскольку производил в голове довольно сложные подсчеты; я пытался понять, при каком раскладе результат будет наименее неудовлетворительным для меня. Но моя пауза была немедленно истолкована как признание собственной вины.

— Ах ты ублюдок!

У меня пронеслась было мысль напомнить ей про неприятный эпизод с кокаином и телезвездой, но она бы все равно ушла, только чуть позже; а мне хотелось только одного: напиться в своем собственном доме с моими новыми друзьями. Поэтому я промолчал. Все подскочили, когда она захлопнула за собой дверь, но я знал, что так все и будет.

Морин

Меня вырвало на коврик у ванной. То есть это я так говорю, что «на коврик» — на самом деле меня вырвало прямо на пол, поскольку никакого коврика там не было. Хотя это к лучшему — проще оказалось убирать. Я много раз видела передачи, где людям заново обставляют квартиру, и никак не могла понять, почему они всегда выбрасывают ковры, даже в очень хорошем состоянии. А теперь я думаю, не проверяют ли они сперва, насколько слабые желудки у живущих там людей. А еще я заметила, что у многих молодых людей нет ковров, и с ними подобное приключается не в пример чаще, чем с людьми постарше, что неудивительно, учитывая, сколько пива и всего остального они пьют. А теперь еще и наркотики, надо полагать. (А от наркотиков может стошнить? Мне кажется, да. А вам?) Да и некоторые молодые семьи в районе Айлингтон тоже не особенно любят ковры. Но, может, тут дело в маленьких детях, которых постоянно тошнит. Может, у Мартина слабый желудок. Или у него много друзей со слабым желудком. Таких, как я. Меня вырвало, потому что я не умею пить, а еще я очень давно ничего не ела. Перед Новым годом я слишком нервничала, чтобы есть, да и особого смысла я в этом не видела. Я даже к каше Мэтти не прикоснулась. Зачем мне есть? Ведь еда — это как топливо. Она помогает двигаться дальше. А я не хотела, чтобы мне помогали двигаться дальше. Прыгать с крыши Топперс-хаус с набитым животом — это как-то расточительно, это все равно что продавать машину с полным баком бензина. Еще до того, как мы начали пить виски, у меня немного кружилась голова от белого вина на вечеринке, а после двух глотков виски комната начала кружиться.