Книга Женщины его жизни - Звева Казати Модиньяни

Карин с ужасом выслушала это последнее откровение, показавшееся ей скорее бесстыдным, чем искренним. Ее мать не искала правды, а выплескивала на чистую, незапятнанную душу девочки всю ту грязь, что скопилась у нее внутри.

– Почему же ты настояла, чтобы я жила здесь… с вами? – с безжалостной холодностью спросила Карин.

– Я хочу, чтобы ты получила образование, – Мартина говорила тихо, но с твердой решимостью в голосе. – Ты не будешь работать горничной. Ты не погубишь себя в одну ночь, как я себя погубила, – в ее глазах вспыхнуло бешенство.

– Мама, успокойся, – испугалась девочка.

– Все мужчины – свиньи! – не обращая на нее внимания, продолжала Мартина. – И ты должна это знать и держаться от них подальше. – Она яростно схватила дочку за руку, повысив голос до крика: – Ты поняла?

– Я поняла, мама, – Карин пыталась высвободиться из железной хватки. К глазам подступили слезы.

– Если я хоть раз, – с ненавистью прошипела Мартина, – один только раз застану тебя с мужчиной, – изобью до смерти! – Она дышала с трудом, словно ей не хватало воздуха.

– Мама, прошу тебя.

– Ты считаешь, что я о тебе не забочусь, но это не так. Вот послушай: держись подальше от мужчин. Мужчины – это наша погибель. Никогда этого не забывай, – закончила Мартина.

* * *

Марио с вожделением разглядывал Карину, его глаза блестели. Эта девчонка сводила его с ума: до чего же она была хороша со своими толстыми огненными косами, опаловым личиком, нежными губами, точеным носиком и зачарованным взглядом. Фигурка у нее была стройная, но уже хорошо очерченная и полная жизни; даже уродливый черный школьный фартук ее не портил. Серые шерстяные чулки, которые Мартина заставляла ее носить, категорически запрещая дочке надевать тонкий нейлон, не только не скрывали, но даже подчеркивали красоту стройных икр, а короткая юбочка открывала округлые колени.

Сидя за кухонным столом и опустив глаза на шитье, Карин делала вид, что не замечает присутствия Марио.

– Привет, красотка, – игриво поздоровался он.

– Добрый день, – не поднимая головы, отвечала Карин. Она и не глядя могла себе представить его нелепые усики, глупую ухмылку и черные глазки-бусинки. Она ненавидела его всей душой.

– Где твоя мать? – спросил он.

– Вышла.

Как могла Мартина терпеть его наглые выходки? Карин была уверена, что мать его презирает, но обойтись без него не может. Сколько раз, будучи невольной свидетельницей их яростных ссор, она слышала, как Мартина умоляла его: «Только не покидай меня, прошу тебя. Я для тебя все сделаю, все, что захочешь».

Карин оторвала глаза от юбки, которую чинила, и встретила его взгляд. В нем было что-то странное и беспокойное, на минуту ей стало не по себе.

Марио ободряюще улыбнулся ей:

– Вижу, ты так занята работой, что не решаюсь попросить тебя сварить мне кофе.

Карин оставила шитье на столе и подошла к плите, чтобы поставить кофейник на огонь.

Марио подошел к ней поближе и снял с полки банку кофе.

– Сколько ложек? – заботливо спросил он.

– Я сама, – ответила Карин, стараясь поставить его на место, но он ее не слушал. Чистый запах детства, исходивший от вполне сформировавшегося, но еще не женского тела, кружил ему голову.

– Почему ты никуда не ходишь по вечерам? – Голос мужчины стал хриплым и вызывающим. – Уж не хочешь ли сказать, что у тебя нет кавалера?

– Какого кавалера? – вспыхнула Карин, испепеляя его взглядом. – Как вы только смеете?

– У всех девочек есть поклонники, – засмеялся он. – А уж такой хорошенькой, как ты, я никогда не встречал.

Кофейник начал урчать на плите, и Карин выключила газ.

– Ну брось, ты что, обиделась? – продолжал он. – Я же пошутил.

– В следующий раз шутите с кем-нибудь другим, – ответила Карин.

– За что ты на меня злишься? – спросил он. Его одолевало дикое желание коснуться этого юного тела.

– Ни на кого я не злюсь. Просто оставьте меня в покое. – Она поставила на стол дымящийся кофейник и открыла дверцу шкафчика, чтобы вынуть чашку и сахар.

– И все же ты уже созрела, и пора тебе обзавестись кавалером. Ты такая красивая, – упорствовал он, придвигаясь поближе. – А знаешь, я мог бы тебя осчастливить.

– Кофе готов, – сказала Карин, стараясь избавиться от него, и направилась в свою комнату.

Он заступил ей дорогу:

– Эй, малютка, я же только сделал тебе комплимент, – примирительно сказал он. – Чего ты так злишься? – У него был взгляд побитой собаки.

– Я не злюсь. Просто хочу уйти к себе в комнату, и все.

Она прошла к себе, села за письменный стол, открыла учебник истории на главе, посвященной французской революции, однако ей никак не удавалось сосредоточиться. Она сидела, уставившись на страницу, и при этом вспоминала взгляд мужчины, его слова, его необычное волнение. Впервые в жизни ей пришлось услышать о себе подобные суждения.

Карин была так погружена в свои мысли, что не заметила его появления у себя за спиной, а когда заметила, он уже жадными руками обхватил ее юную грудь и прошептал охрипшим голосом:

– Дай-ка я тебя приласкаю.

Карин попыталась высвободиться, но он держал ее мертвой хваткой. Потом все произошло, как в кошмарном сне. Она оказалась на постели с юбкой, задранной до подбородка, а он, навалившись всей тяжестью, безжалостно насиловал ее, одной рукой зажимая ей рот, чтобы заглушить рвущиеся у нее из горла крики ужаса.

Удовлетворив похоть, Марио поднялся. Пока он натягивал спущенные до колен брюки, Карин увидела его пенис, перепачканный ее кровью. Она ощутила позыв к рвоте, и зловонная жижа залила белоснежное покрывало. Желудок продолжал сокращаться от мучительных спазмов, но внутри уже ничего не было. Она даже не слышала, как он, выругавшись, пробормотал: «Боже, что я наделал!»

Карин была убита, раздавлена, уничтожена; она больше не существовала, как не существовало ничего вокруг нее: не было больше ни комнаты, ни мужчины, ни изгаженной постели, ни крови, стекавшей у нее между ног.

Мир завертелся вокруг нее стремительным водоворотом, затем навалилась темнота и она лишилась чувств.

Два дня спустя, когда она стала приходить в себя, служащая отдела социальной помощи сказала ей, что она может вернуться на мызу к тете Ильзе. Ее мать была в тюрьме: она зарезала ножом насильника.

ВЫЗОВМЕЖДУНАРОДНЫЙ ЗАГОВОР

Бруно сидел в кабинете на борту «Трилистника» за письменным столом из палисандра. Он нажал кнопку аппарата, усиливающую голос собеседника: теперь слова адвоката Бранкати из Вашингтона были ясно слышны по всей комнате.

– Кто-то нас лажанул, – говорил он, не выбирая выражений. Обычно весьма сдержанный и скептичный в оценках, адвокат на сей раз рассуждал как человек, не знающий сомнений.