Книга Некоторые рубашки не просвечивают - Эрл Стенли Гарднер

Нелепо думать, что она может воспользоваться темипреимуществами, которые дает ей профессия, но К. настаивает, что у Ортансименно это на уме. Нет смысла себя обманывать, дедушка сильно изменился завремя болезни.

Он стал капризным, по-детски раздражительным и, несмотря насвою слабость, одержимым похотью.

Наверное, в свое время он был не промах по женской части. Покрайней мере, об этом свидетельствуют семейные предания. Боже всемогущий!Неужели в последнюю минуту Ортанс удастся поймать дедушку на крючок и заставитьего переделать завещание?

Мне не хочется думать об этом. Еще меньше хочется писать обэтом, но я решил быть откровенным в дневнике… Глупо отрицать, что слова К. невстревожили меня».

На следующий день краткая загадочная запись:

«К. позвала меня к себе. Я наотрез отказался обсуждать то,что пришло ей в голову».

На другой день:

«Возможно, К. права, но я не могу принять в этом участие».

Следующая запись:

«Когда К. вошла в комнату, дедушка целовал Ортанс, сидевшуюна краю его постели. К. вне себя от ярости. Она убедила меня присоединиться кзадуманному ею плану».

На другой день лаконичная запись:

«Дедушка умер в девять тридцать утра».

Следующий листок оставался пустым.

Затем несколько строк:

«Постоянно звонит телефон. Я знаю, что это К., и не подхожу.Я не могу смириться с некоторыми фактами — пока, во всяком случае».

Запись на следующий день:

«Похороны. Никогда не забуду чувства, охватившие меня, когдая стоял у гроба и смотрел на восковое, застывшее лицо дедушки. Что подумали быприсутствующие, если бы смогли увидеть, что происходит в наших душах. К.выглядела преданной внучкой, погруженной в горе, но усилием воли заставляющейсебя держаться.

Насколько обманчива внешность женщин!»

На другой день:

«Как дорого бы я дал, чтобы стереть из памяти лицо лежащегов гробу дедушки! Несколько лет назад, до того как он так сильно сдал, мнеказалось, что его голубые глаза видят человека насквозь. Он был точен и строг всвоих суждениях о людях. Даже после смерти его лицо продолжало внушать мнеужас. Меня преследует странное чувство, что он не ушел от нас. Ночью я сплю небольше двух-трех часов и просыпаюсь в холодном поту. Мне кажется, дедушкасклоняется над моей кроватью и смотрит на меня».

Запись на следующий день:

«Сегодня вскрыто завещание. Оно оказалось таким, как мыдумали. Ортанс не упомянута в завещании. Она, конечно, не присутствовала причтении, но, вероятно, нашла предлог и справилась у адвоката, не оставил ли ейдедушка чего-нибудь… Но у нее не было времени запустить свои когти в дедушку.Теперь я понимаю, насколько точна была в оценке положения К.».

Следующие страницы дневника свидетельствовали о постепенномизменении, происходившем с Джорджем Кэдоттом. Одна запись гласила:

«Теперь я знаю, только искреннее раскаяние приноситуспокоение мятущейся душе. Приятно чувствовать, что ты направил на путьистинный заблудшую душу.

Я независим в финансовом отношении и собираюсь посвятить моюжизнь искуплению».

Дальнейшие записи удостоверяли постепенное превращение ДжорджаКэдотта в психически больного.

Последняя запись гласила:

«Лоис сказала, что хочет развестись. Это конец».

Самолет приземлился в Рино. Сунув ключи Кэдотта в карман, абумаги в портфель, я поехал в «Риверсайд-отель» и сдал дежурному на хранениепортфель, а полученную квитанцию заложил за кожаную подкладку шляпы. Потом явернулся в аэропорт. До моего обратного самолета оставалось несколько минут, ия позвонил Берте Кул.

— Что это тебя занесло в Рино? — спросила она.

— Прячусь, — ответил я.

— Ну так можешь вылезать на свет Божий, — возвестила она. —Скоро у тебя будут гости.

— Кто?

— Фишеры.

— Где?

— В Сан-Франциско. А ты где думал?

— Что-то случилось?

— Случилось все, что только могло случиться.

— Я пыталась дозвониться тебе в отель. Минерва получилаписьмо от того психа из Сан-Франциско и учинила Баркли допрос с пристрастием.Он, конечно, раскололся и, треща суставами, рассказал ей все. Они собираютсялететь в Сан-Франциско повидаться с тобой.

— Когда?

— Они ушли из офиса час назад.

— Что за женщина миссис Фишер? — спросил я.

— Одна из тех добрых, многострадальных особ, которые всегдапринимают на себя заботу о стариках, остаются дома ухаживать за папочкой, в товремя как другие дочери выходят замуж. Таким женщинам всегда достается худшее,и они не жалуются на это. Они сами выбирают себе крест и терпеливо несут его.По-моему, она ни разу в жизни не вышла из себя.

— Даже когда узнала, что Баркли провел ночь в квартире ЛоисМарлоу?

— У тебя неверное представление о ней, — заявила Берта. —Она не рассердилась. Она разочаровалась.

У нее высокие моральные принципы. Она никогда не сможетпростить неверности. Если Баркли сказал ей правду, тогда одно дело. Но если оннамеренно обманул — совсем другое. Тогда этим делом будет заниматься адвокат.

— Как же так вышло, что она получила это письмо?

Я надеялся, что Баркли перехватит его.

— Это ты так думал. А он проворонил его. Вполне в его духе.

— О'кей. Я собирался еще некоторое время не высовываться идождаться, когда прояснится горизонт, но раз дела обстоят так, я всплываю. ВСан-Франциско я буду через полтора часа.

Я прилетел в город и поехал в отель. Баркли Фишер и его женаждали меня в холле. Увидев меня, он вскочил.

— Вот Лэм! — воскликнул он. — Вот он, Минерва.

Высокая женщина с лицом добропорядочной матери семейства икрупными формами одарила меня благосклонной улыбкой.

Баркли Фишер представил нас друг другу и добавил:

— Я говорил тебе о нем. Он может теперь рассказать, чтоименно произошло.

Я подошел к портье и взял свой ключ. Никаких сообщений дляменя не было.

— Поднимемся ко мне? — предложил я.

Она кивнула, и мы сели в дребезжащий лифт. Я мог начатьразговор прямо на ходу, но мне хотелось немного понаблюдать за супругой Фишераи найти лучший подход к ней.