Книга Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А. Лосев, исследовавший тексты Порфирия, описывает его представления о демонах, которые оказываются очень схожими с той картиной, которую мы наблюдаем в романе Янна (Античная эстетика VII, с. 60):
Те, которые находятся в вышине, под небом, — это добрые демоны. Он их называет по иудаистическому образцу ангелами и архангелами. Однако, пожалуй, гораздо большее значение для Порфирия имеют злые демоны, обитающие в нижней атмосфере, порочные и завистливые, которые вносят только одно безобразие и в человеческую жизнь вообще и в религиозные обряды и таинства. Порфирий настолько конкретно видит тех и других демонов, что пытается даже изобразить их наружность. Местопребывание злых демонов — подземный мир, где они мучат других и сами мучаются во главе с Плутоном и Сераписом. Судя по всему, Порфирий рекомендует просто не иметь с ними никакого дела.
По мнению Лосева (там же, с. 106–107), «особенно важно именно то, что философия поздней античности (III в. н. э.) использует древнейшие символы ранней греческой культуры. Такая реставрация старины — явление чрезвычайно примечательное для эпохи упадка классического греко-римского мира. Ученые и писатели, философы и поэты, объединяя все силы в борьбе с растущим христианством, пытаются возродить на склоне античности ту языческую старину, которая безвозвратно ушла и уже никогда не вернется». То же самое — стремление обратиться именно к самым древним слоям европейской и ближневосточной культуры, а вместе с тем и к поздним всеохватывающим системам неоплатонизма, гностицизма, алхимии — мы наблюдаем у Янна. Я вовсе не хочу сказать, что Янн просто воспроизводит философско-мифологическую картину мира Порфирия, или Плутарха, или еще кого-то. Он знает их язык и пользуется этим языком, а что у него получается в итоге — в этом еще только предстоит (с приложением значительных усилий) разбираться.
* * *
Эпизод посещения Хорном и Аяксом места захоронения Тутайна и потом прибрежного ресторана («— Вы случайно застали наше заведение открытым, — сказал хозяин. — Сегодня последний день. Все летние гости давно разъехались»: Свидетельство II, с. 460) подчеркивает, что у Хорна (и у человечества?) остался, возможно, последний шанс на спасение, — и явно перекликается с сюжетом поздней новеллы Янна «Свинцовая ночь» (эпизод посещения пивной: Это настигнет каждого, с. 73–84).
* * *
Заливаясь слезами, покидает Олива дом Хорна (Свидетельство II, с. 482 и 483).
Для философа Эмпедокла слезоточивая богиня (Нестис, «Влажная») становится одним из четырех величайших божеств — первоэлементов, из которых состоят мир и отдельный человек, — подчиняющихся только Любви/Афродите и Раздору (Эмпедокл, с. 184):
У Янна несколько раз, в узловые моменты повествования, упоминается таинственный ликер Cordial Médoc («сердечный медвяный напиток»?), который кок называет «дистиллированными хмельными слезами» и «беспошлинным товаром» (Деревянный корабль, с. 71). Другой такой «беспошлинный товар» — гроб с мумией Тутайна (ящик, в котором, как объяснили брату Оливы, лежат бутылки с «малиновым шнапсом». Немецкое название малины — Himbeere (древне-верхненемецкое Hintperi) — происходит от древнескандинавского и англосаксонского слова hind («косуля»), а косуля упоминается в ноябрьской главе и может быть связана с Оливой (см. выше, с. 784). Латинское же научное название малины (Rubus idaeus) восходит к Плинию Старшему, который в своей «Естественной истории» (ок. 77 г.) пишет, что оно связано с местом произрастания «красной малины» — горой Ида на полуострове Троада, где стояла древняя Троя.
По поводу меда и пчел — на Итаке у Одиссея — Порфирий в работе «О пещере нимф» пишет (Порфирий, 17–19):
Итак, мед употребляется и дня очищения и как средство против тления, естественного в природе, вызывает наслаждение, связанное с нисхождением в мир становления, является подходящим символом водяных нимф, потому что и воде свойственна сила предупреждать тление, быть очистительным средством и содействовать становлению, поскольку влага вообще играет роль в становлении.
Источники же и потоки посвящены нимфам водяным и нимфам-душам, которых древние называли пчелами — даровательницами наслаждений.
Впрочем, не все вообще души, идущие в мир становления, назывались пчелами, но лишь те, которые намеревались жить по справедливости и снова вознестись, творя угодное богам. Это живое существо [пчела] любит возвращаться, отличается наибольшей праведностью и трезвенностью, почему возлияния медом назывались трезвенными.
В романе же Янна «медвяный ликер» ассоциируется с хрустальными стаканами Пауля Клыка, олицетворением искусства, — и с «дистиллированными» человеческими слезами.
* * *
Сцена посещения Хорна семействами Льена и Зелмера тоже может быть соотнесена с росписями на стенах этрусской «гробницы Орко». Больше того, гости даже рассматривают изображения на стенах — но сейчас это рисунки, связанные с прошлым Хорна (и самого Янна).
«Простой ужин» состоит из яичницы — а яйцо на пиршественных сценах в этрусских гробницах было символом возрождения (его, например, держит в руке крылатый керуб, изображенный на ручке зеркала со сценой примирения Геракла и Юноны):
Рис. 10. То же зеркало, фрагмент которого показан на рис. 5.
Старый рисунок Тутайна, произведший столь сильное впечатление на Хорна, — «девушка, которая превращается в каменную статую», — не символ ли это предстоящего возрождения, не изображение ли оживающей статуи Пигмалиона? Во всяком случае, кажется, присутствующие на праздничном вечере много думают «о том, что воодушевление в нас умирает» (Свидетельство II, с. 512–513), о «родстве» между умершими и живыми (такое внутреннее родство с Тутайном ощущает, видимо, юный Олаф Зелмер: там же, с. 513), о старении и покинутости, апатии и «меланхолии».
Ноябрьская глава начинается со смутного осознания Хорном желания переменить свою жизнь (Свидетельство II, с. 554):
Мы — жалкие нищие, протягивающие за подаянием исхудалую руку. — Но для нас возможно и просветление: если мы твердо решим, что больше не хотим нищенствовать…
