Книга По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

От города Санжи мы пошли к горам. Тут к нам прибыл чиновник, раздавший нам провизию – фунтов по 15 на человека муки и проса. А по чьему приказу то делалось – того мы не знали; о вспоможении же сами никого не просили.

В горах видели каменный уголь[351]; его вывозят в соседний город Урумчи. Горами шли пять дней и перевалили через большой белок Ерень-кобарга (Эрен-хабирга)[352]. Дорогой встречали аулы торгоутов, которых здесь иначе называли кочут (хошоут?) – калмаками. Занимаются они скотоводством, но есть среди них и промышляющие охотой. Охотятся больше за маралами, но бьют также козлов и медведей.

Выйдя из гор, в один день дошли до озера Баграш-куль. Озеро это очень большое, и водится в нем, сказывают, рыба лохан, аршин семи или восьми. Обойдя его с востока, вышли к речке Караша (Конче-дарье), вытекающей из Баграш-куля, и, пройдя еще день, добрались до г. Колю (Корля). Здесь и зимой тепло, и снега не бывает.

Отсюда с неделю, а может и дольше, шли вдоль р. Караша, пока не дошли до местности, прозываемой Лоб, а там дня через четыре вышли в Кара-кочунь (Кара-кошун). Обе эти местности заселены народом, похожим на киргизов. Рыболовство – главное их занятие, а также промышляют птицу по болотам. Этой птицы здесь пропасть: утки, лебеди, гуси, цапли, еще другие; а рыба двух сортов: маринка и еще похожая на тайменя (т. е. Salmo fluviatilis. Pall.). Для скотоводства места здесь непригодные, так как очень уж беспокойно от комаров и мошки. Из шкур гусиных и лебяжьих женщины тамошние шьют себе одежду.

В местности Кара-кочунь прожили мы всю зиму. Снега не было. Стояла все больше теплая, сухая погода. С Кара-кочуня весной мы пошли дальше сперва сухой степью, а потом горами. Вышедши же из гор, пошли долиной и шли ею трое суток до вершины р. Чемень (Джахан?). Долина здесь очень широкая, но безлюдная и сухая. Из зверей видели только диких верблюдов и диких же лошадей. Дорог дальше не было, и куда дальше идти, этого не знали. Остановились потому табором, а вперед послали пять человек, которые, однако, к нам не вернулись. Искали мы их целой партией; нашли одного, но уже мертвого, а что сталось с другими, того не доискались[353].

Между тем припасы наши подходили к концу. Некоторые, отчаявшись найти дорогу в «Беловодье», обернули назад. Тогда и другие пошли за ними вслед. На обратном пути, когда у многих оказались недохватки в припасах, убили дикого жеребца на мясо.

Из Турпана (Турфана) к нам, на Кара-кочунь, тем временем прибыл чиновник, по имени Ашир, предложивший нам навсегда поселиться в Чехлыке (Чакалыке), на речке Чехлык же, впадающей в Карашу, однако при условии, чтобы никому из нас не возвращаться обратно в Россию. На это мы своего согласия не дали. И пошли у нас при этом и между собой несогласия, свары да ссоры, так как некоторые пошли в Китай не ради поисков «Беловодья», а ради разживы. Разживы же в Китае никакой не нашли и заторопились домой.

Когда же китайцы доведались, что мы русские, а не кэмчуки, то потребовали, чтобы мы без промедления возвратились. Тогда мы разделились. Одна партия пошла прямой дорогой на Турпан (через Курук-таг и Чоль-таг), а другая, и мой отец тут же, старой дорогой. До Урумчи добрались с грехом пополам, а тут у некоторых дальше идти средств не хватило. Тогда китайский чиновник отправил которых через Кульчжу, которых через Чугучак по этапу в китайских телегах, взыскав с них затем с кого 5, а с кого и 40 рублей. Так все вернулись обратно кроме погибших в долине Чемень, пробыв в Китае полтора года».

Если принять во внимание, что староверы проникли на Лоб-нор и в северный Тибет задолго до экспедиции в те же страны Н. М. Пржевальскаго, притом прошли туда путями и до сего времени остающимися частью неисследованными, то нельзя не признать за рассказом Зырянова, даже в том виде, как он записан господином Киселевым, значение важного географического документа.

Неуспех этой партии не прекратил, однако, брожения среди алтайских «каменщиков»[354], и уже в следующем году, под предводительством братьев Бобровых, направилась в Китай, в поисках «Беловодья», новая партия алтайцев в составе 55 человек[355].

Засим, в рукописной записке Киселева мы находим маршруты по Китаю еще двух партий алтайских крестьян. Ниже я привожу их в несколько сокращенной передаче; теперь же замечу, что едва ли перечисленными здесь случаями ограничиваются поиски «Беловодья». Заключаю это из слов Михаила Евстафьева Чанова, не далее как в 1889 году[356] ушедшего в Китай в надежде разыскать давно уже там осевших «на свободных местах» односельчан.

Чанов с товарищами, всего 11 человек, направились из деревни Карабихи вверх по Бухтарме, перевалили на южный склон Алтая в области истоков Канаса и, следуя далее кочевьями урянхайцев (кокчулутунов), на восьмой день трудного пути добрались до р. Крана. Отсюда дальнейший их маршрут лежал на озеро Уленгур (Улюнгур) и вверх по реке Уленгурке (Урунгу), где они встретили кочевья киреевцев и торгоутов, занимавшихся не только скотоводством, но и земледелием. Не доходя до Ильинской сопки[357], они свернули к югу и пустынными горами, по колодцам, на девятый день добрались до города Санджи (Чан-цзи), который поразил их дешевизной жизненных припасов: мука пшеничная продавалась там по 20 коп. за пуд, овощи шли почти что задаром. Из Санджи, через Урумчи, на 13-й день они достигли Карашара, где и остались зимовать. Они понастроили себе здесь хатки из старого кирпича, валявшегося в изобилии по соседству, и жили на то, что выручали от продажи снопов тальника (Salix sp.), осолодочника (Glycyrrhiza sp.) и брунца (Sophora alopecuroides), служащих единственным здесь топливом. За каждый такой сноп выручали 2–3 копейки, что, при необыкновенной дешевизне местной жизни (пшеничная мука продавалась не дороже 20 коп. за пуд), давало им полную возможность существовать, не нуждаясь. Местное население отнеслось к ним доброжелательно, равно как и китайские власти, которые изредка одаривали их даже мукой, рисом, вином и деньгами.