Книга Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

А потом я встала, включила свет, и я услышала шум наверху, что означало, что Савл уже вернулся. Как только я услышала его шаги, мне подвело живот, я снова оказалась в больной Анне, в лишенной воли Анне.

Я что-то крикнула ему, он мне ответил. Его голос прозвучал весело, и мои мрачные предчувствия развеялись. Когда же он спустился, они вернулись, потому что на его лице блуждала наигранная причудливая улыбочка, и я подумала: в каком же он образе сейчас? Он присел на край моей кровати, взял мою руку и стал ее рассматривать с деланным капризным восхищением. И тут я поняла, что он сравнивает ее с рукой той женщины, с которой он только что расстался, или же — он хочет, чтобы я так думала. Он небрежно обронил:

— Пожалуй, этот лак все-таки мне нравится больше.

Я ответила:

— Но я не пользуюсь лаком для ногтей.

Он сказал:

— Ну, а если бы ты им пользовалась, этот, пожалуй, мне бы нравился больше.

Он продолжал крутить мою ладонь в своих, рассматривая ее с удивленным восхищением, наблюдая за мной, чтобы понять, как я отнесусь к этому его удивленному восхищению. Я отдернула руку. Он сказал:

— Полагаю, ты сейчас спросишь, где я был.

Я промолчала. Он сказал:

— Не задавай мне никаких вопросов, и я не буду тебе лгать.

Я промолчала. Мне казалось, что меня засасывают зыбучие пески или же — что мое тело лежит на ленте конвейера, которая неумолимо тащит его к огромному перемалывающему механизму. Я ушла от него, отошла к окну. Снаружи сыпал темный блестящий дождь, крыши были влажными, темными. Холод стучался в оконное стекло.

Он пошел за мной, обнял меня, прижал к себе. Он улыбался. Мужчина, осознающий свою власть над женщинами, наблюдающий за собой в этой роли. На нем был тугой синий свитер, рукава были закатаны. Я увидела, как поблескивают на его руках маленькие светлые волоски. Он заглянул мне в глаза и сказал:

— Клянусь, я тебе не лгу. Клянусь. Я клянусь тебе. Я не ходил к другой женщине. Я клянусь.

Его голос был исполнен драматизма, взгляд был сосредоточен, он старательно пытался изобразить в нем драматический накал.

Я не поверила ему, но Анна, которую он обнимал, поверила, и даже несмотря на то, что в это время я с интересом наблюдала, как мы играем свои роли, изумляясь и не веря, что мы способны на такую мелодраму. Потом Савл поцеловал меня. Как только я отозвалась на его поцелуй, он резко отстранился, и он сказал, как говорил и раньше, с характерной для него в такие мгновения угрюмостью:

— Почему ты не наносишь мне ответного удара? Почему ты не борешься со мной?

А я все повторяла:

— Почему я должна с тобой бороться? Зачем тебе нужна эта борьба?

Я тоже это уже говорила раньше, и не один раз, мы все это уже проделывали раньше. Потом он за руку отвел меня к постели и начал заниматься со мной любовью. Мне было интересно посмотреть, с кем же он занимается любовью, я точно знала, что не со мной. Оказалось, что та, другая, в постели весьма нуждается в поддержке, в уговорах, в поощрении, она еще незрелая, почти ребенок. Он занимался любовью с незрелой, похожей на ребенка женщиной, у нее была плоская грудь и красивые руки. Внезапно он сказал:

— Да, ты права, мы сделаем ребенка.

Когда все было кончено, он откатился в сторону, переводя дыхание, воскликнул:

— Честное слово, тогда-то мне и придет конец, ребенок, да ты меня прикончишь этим!

Я сказала:

— Ребенка предлагала родить тебе не я, я — Анна.

Он резко вскинул голову, чтобы на меня взглянуть, потом опять откинулся назад, расхохотался и сказал:

— Да, правда. Это — Анна.

Я пошла в ванную, мне было очень худо, а когда я вернулась, я сказала:

— Мне нужно лечь поспать.

Я легла, отвернулась от него и заснула, чтобы от него уйти.

Но и во сне я шла к нему. Ночь оказалась ночью снов. Я играла роли, одну за другой, моим напарником-противником был Савл, который тоже играл роли. Мы словно были заняты в какой-то пьесе, слова менялись, как будто драматург все переписывал и переписывал одну и ту же пьесу, немного изменяя ее каждый раз. Наш дуэт переиграл все роли, которые вообще можно себе представить в отношениях мужчины с женщиной. Когда очередной цикл сна заканчивался, я говорила: «Что ж, я прожила и это, не так ли, значит, для этого пришла пора». Я словно прожила сто разных жизней. И вот что поразительно, как оказалось, огромное число женских ролей в реальной жизни прошли мимо меня, я либо сама отказывалась их играть, либо мне их не предлагали. Даже во сне я понимала, что я обречена на то, чтобы их сейчас сыграть, именно потому, что я отказывалась от них в жизни.

Утром я проснулась рядом с Савлом. Он был холодным, и мне пришлось его согреть. Я была самой собой, и — сильной. Я сразу направилась к рабочему столу и приготовила эту тетрадь. Я в ней писала очень долго, а он все спал. Должно быть, он успел проснуться и тихо, наблюдая за мной, полежать какое-то еще время прежде, чем я заметила, что он уже не спит. Он спросил:

— Вместо того чтобы вести отчет о моих грехах в своих дневниках, почему бы тебе не написать новый роман?

Я ответила:

— Я могла бы назвать с дюжину причин, почему нет, я могу часами разглагольствовать на эту тему, но настоящая причина заключается в том, что у меня писательский ступор. Вот и все. И это — первый случай, когда я в этом признаюсь.

— Возможно, — сказал он, склоняя набок голову и улыбаясь мне с любовью. Я увидела эту любовь, и это меня согрело.

Потом, когда я улыбнулась ему в ответ, улыбка мгновенно сошла с его лица, оно стало мрачным, и он сказал с горячностью:

— Как бы там ни было, а вот когда я вижу, как ты сидишь тут и тянешь из себя всю эту бесконечную вереницу слов, я начинаю сходить с ума.

— Любой нам скажет, что двум писателям не следует жить вместе. Или, скорее, что американцу с сильным духом состязательности не следует жить с женщиной, которой удалось написать книгу.

— Это верно, — сказал он. — Это ставит под вопрос мое превосходство по половому принципу, а это вам не шутки.

— Я знаю, что не шутки. Но только, пожалуйста, не вздумай мне впредь читать свои помпезные социалистические лекции про равенство мужчин и женщин.

— Вероятно, я все же стану тебе читать помпезные лекции, потому что мне это делать нравится. Но сам я не стану верить в них. Честно говоря, меня сильно задевает то, что ты написала книгу, которая имела такой успех. И я прихожу к выводу, что я всегда был лицемером и что мне на деле нравится общество, в котором женщины — граждане второго сорта, мне нравится быть боссом, мне нравится, когда мне угождают.

— Вот и хорошо, — сказала я. — Потому что в обществе, где больше чем один из десяти тысяч мужчин станет понимать, в чем именно женщины являются гражданами второго сорта, нам придется рассчитывать лишь на компанию мужчин, которые хотя бы не лицемеры.