Книга Нечистая сила [= У последней черты] - Валентин Пикуль

Гришка согласился: «А! Налей». Хлопнула пробка, и этот звук был услышан наверху («Пьют, – шепнул Дмитрий, – теперь ждать осталось недолго…»). Но Юсупов по причине, которая и самому была непонятной, наполнил вином те бокалы, в которых не было яда. Распутин с удовольствием выпил.

– А вон мадерца, – узрел он. – Плесни-ка мадерцы.

Юсупов, чтобы исправить свою ошибку, хотел наливать мадеру в бокал с ядом, но Распутин неожиданно заартачился:

– Лей в эту, из которой я уже пил.

– Да ведь нельзя мешать крымское с мадерой.

– Лей, говорю. Ты ни хрена не понимаешь.

Феликс доказал, что нервы у него крепкие. Одно неверное движение, и бокал, из которого пил Распутин, упал и разбился.

– Ну вот, – заворчал Гришка, – ты хуже коровы…

Мадеру с цианистым калием он пил с особенным удовольствием, причмокивая, похваливал. Потом сказал:

– Чего ж это Иринка твоя не идет? Я, знаешь, брат, ждать не привык. Даже царицка меня ждать не заставляет.

– Погоди. Придет.

– Налей-ка еще, – протянул Распутин бокал…

С неохотой съел пирожное с ядом. Понравилось – потянулся за вторым. Юсупов внутренне напрягся, готовый увидеть перед собой труп. Но Распутин жевал, жевал… Он спокойно доедал восьмой птифур. И, поднося руку к горлу, массировал его.

– Что с тобою? – спросил Юсупов в надежде.

– Да так… першит что-то.

«Распутин преспокойно расхаживал по комнате. Тогда я взял второй бокал с ядом, наполнил его вином и протянул Распутину. Тот выпил его с тем же результатом… Внезапно его лицо исказилось яростью. Ни разу я не видел его таким страшным. Он вперил в меня взгляд, полный сатанинской злобы… Между нами как будто шла безмолвная, таинственная и беспощадная борьба».

– Чаю подавать? – спросил Юсупов.

– Давай. Жажда началась… мучает…

Увидев на тахте гитару, он попросил спеть ему. «Мне нелегко было петь в такую минуту, однако я взял гитару и запел:

Все пташки-канарейки так жалобно поют,

А нам с тобой, мой милый, разлуку подают.

Разлука ты, разлука, чужая сторона,

Никто нас не разлучит, одна сыра земля.

Подайте мне карету да сорок лошадей,

Я сяду и поеду к разлучнице своей…»

В это время наверху Пуришкевич сказал:

– Ничего не понимаю… При чем здесь песни?

– Я тоже, – поддержал Дмитрий, – не могу уяснить, что там творится. Если Распутин мертв, то не сошел же Феликс с ума, чтобы распевать над покойником дурацкие песни. А если Распутин жив, тогда для меня остается загадкой назначение цианистого калия… Ничего не поделаешь – надо сидеть и ждать.

Часы отмечали половину третьего. Юсупов уже стал бояться, что заговорщики, не выдержав напряжения, ворвутся в подвал.

– Я схожу посмотрю, что там у моей жены…

Капитан Сухотин держался молодцом, а доктор Лазоверт скис. Сначала он нервно мотался по комнатам, пересаживаясь из одного кресла в другое, потом осунулся и стал белым-белым.

– Господа, мне дурно, – сознался он. – Никогда не думал, что могу быть такой тряпкой. Стыжусь… простите меня…

Два Георгия украшали грудь этого врача, не раз смотревшего в лицо смерти. Но одно дело – война и фронт, другое – убийство. Пуришкевич посоветовал ему выйти на двор, умыться снегом. Лазоверт спустился к автомобилю, где упал в обморок и долго лежал на снегу. Юсупов тем временем поднялся наверх.

– Что-нибудь одно: или наш Распутин действительно святой или… Будь проклят Маклаков, давший нам калий! Яд беспомощен. Гришка выпил и сожрал все, что отравлено. Но только рыгает и появилось сильное слюнотечение… Нужно решать скорее, ибо скотина выражает крайнее нетерпение, отчего Ирина не приходит, и он измучил меня вопросами… Даже подозревать стал…

Великий князь сказал, даже с облегчением:

– Видать, не судьба! Отпустим Гришку с миром… Будем искать случая расправиться с ним в ином месте.

– Тогда зачем же вся эта комедия? – вспылил Сухотин.

– Отпустить? – забушевал Пуришкевич. – Ни в коем случае! Если животное загнали на бойню, значит, надо выпустить кровь… Второй раз его так удачно не заманишь… зверь хитрый. А живым он отсюда выйти не должен!

– Но как же быть? – растерянно спросил Митя.

– Я его расстреляю. Я размозжу ему череп кастетом…

Со двора пришел Лазоверт, малость очухавшийся от холода, и ему вручили каучуковую гирю – дар Маклакова.

– Доктор, вы будете бить его этой штукой.

– Благодарю за доверие. Я постараюсь…

Дмитрий прокрутил барабан револьвера. То же сделал и капитан Сухотин. Юсупов сунул в карман браунинг. Пуришкевич с кастетом и «соважем» возглавлял процессию убийц, которую замыкал доктор Лазоверт, торжественно несущий над собой дурацкую гирю для гимнастических упражнений… Внизу громко рыгал Гришка.

Пуришкевич писал: «Мы гуськом (со мною во главе) осторожно двинулись к лестнице и уже спустились было к пятой ступеньке», когда Юсупов задержал это комическое шествие, здраво сказав:

– Господа, для этого хватит и одного человека…

Он вернулся в погреб. Распутин тяжело дышал.

– Как самочувствие? – любезно осведомился хозяин.

– Жжет что-то… першит… изжога…

Очевидно, яд все-таки подействовал на этого зверя.

Но Юсупов недоумевал, как великий провидец не мог заметить браунинг в его руке, заложенной за спину. Он сказал:

– Гости ушли. Ирина сейчас спустится к нам…

Обдумывал, куда целить – в висок или в сердце?

– А ты еще не смотрел хрустальное распятие?

– Какое?

– А вот это… – показал ему князь.

Распутин охотно склонился над распятием.

Выстрел!

Юсупов стрелял несколько сверху, и пуля, войдя в Распутина, прошла через легкое, едва не задев сердце, после чего застряла в печени.[27]Гришка издал протяжный рев, но продолжал стоять на ногах. Феликс толкнул его – он упал на медвежьи шкуры. Заговорщики, услышав выстрел, почти кубарем ссыпались вниз по лестнице. При этом кто-то из них плечом задел штепсель – электричество погасло, впотьмах Лазоверт налетел на князя и громко вскрикнул («Я не шевелился, – писал Юсупов, – боясь наступить на труп…»).

– Да зажгите же свет, черт вас побери! – велел он.