Книга Предатель памяти - Элизабет Джордж

Но его мама упала в обморок. Она пробормотала: «О, золотко мое» — и скользнула на пол, как будто ее ноги вдруг превратились в желе. И когда он увидел, как она лежит на полу травмпункта с тюрбаном, сбившимся на сторону, отчего стало заметно, что она почти седая, — это заставило юного Уинстона наконец воспринять ее не как неодолимую силу, а как живого человека, как женщину, родившую его, которая любит его и хочет им гордиться. Это и стало поворотным моментом в его жизни.

А ведь такого момента могло и не случиться. Вместо матери за ним мог приехать отец, который швырнул бы его на заднее сиденье автомобиля, демонстрируя в полной мере свое отвращение, безусловно заслуженное сыном, и результат был бы совсем иным. Молодой Уинстон мог почувствовать необходимость доказать, что ему наплевать на отцовское разочарование, а доказать это он мог бы, разжигая давнюю вражду банды «Брикстонских воинов» против меньшей по размеру «Крови Лонгборо» в борьбе за присоединение к своей территории куска земли под названием Уиндмил-гарденс. Но за ним приехала мама, и поворотный момент в его жизни случился, изменив навсегда течение событий. В результате чего он и оказался возле каменной громады тюрьмы «Холлоуэй», внутри которой Катя Вольф встретила и Ясмин Эдвардс, и Норин Маккей.

Нката поставил машину на стоянке напротив входа в тюрьму, перед пабом с заколоченными окнами, более уместным где-нибудь в Белфасте, а не в Лондоне. Он съел апельсин, изучая стену и редкие окна «Холлоуэя» и размышляя о значении отдельных фактов в жизни человека. В частности, он пытался определить значение того факта, что немка жила с Ясмин Эдвардс и в то же время водила шашни с кем-то еще, как он, впрочем, и подозревал, когда увидел тени, сливающиеся в одну за оконными занавесками дома номер пятьдесят пять по Галвестон-роуд.

Доев апельсин, он вышел из машины и, когда светофор остановил на полминуты плотный поток транспорта, пересек Парк-херст-роуд. В приемной тюрьмы он предъявил свое удостоверение женщине-офицеру за стойкой.

— Мисс Маккей ожидает вас? — спросила сотрудница тюрьмы.

— Нет, — ответил Нката. — Я здесь в связи с полицейским расследованием. Она не удивится, узнав, по какому делу я хочу ее видеть.

Офицер сказала, что позвонит, а пока пусть констебль Нката присядет. Рабочий день уже заканчивается, и неизвестно, сможет ли мисс Маккей уделить ему время…

— О, не сомневайтесь, сможет, — заверил ее Нката.

Он не стал садиться, а прошел к окну, в котором снова увидел лишь протяженные кирпичные стены. Наблюдая за движением машин на улице перед входом в тюрьму, он обратил внимание, как охранник поднял ворота, чтобы пропустить тюремный автобус. Нката догадался, что это возвращается один из арестованных после дня, проведенного в зале суда. Должно быть, точно так же увозили и привозили Катю Вольф в те далекие дни, когда в суде слушалось ее дело. И с утра до вечера ее постоянно сопровождал офицер тюрьмы. В суде офицер находился рядом с ней на скамье подсудимых. Он провожал ее и выводил из комнаты ожидания под залом суда, приносил ей чай, водил на обед и возвращал обратно в камеру в конце дня. В самый трудный период жизни арестованного он почти все свое время проводит рядом с этим офицером.

— Констебль Нката?

Нката обернулся на голос женщины за стойкой, которая протягивала ему телефонную трубку. Он взял трубку, назвал свое имя и в ответ услышал женский голос:

— Напротив тюрьмы есть паб. На углу Хиллмартон-роуд. Здесь я не могу с вами встретиться, но если вы подождете, то через четверть часа я буду в пабе.

— Я жду вас только пять минут, — сказал он. — Мне некогда рассиживаться по питейным заведениям.

Она громко выдохнула, но согласилась:

— Тогда через пять минут.

В трубке запищали короткие гудки.

Нката снова пересек улицу и вошел в паб, который оказался пустым и холодным, как заброшенный сарай. В воздухе пахло сырой пылью. Нката заказал стакан сидра и отнес напиток за стол недалеко от входной двери.

В пять минут она не уложилась, но появилась до истечения десяти. Она распахнула дверь, впустив в паб порыв ноябрьского ветра. Ее взгляд обежал помещение и остановился на Нкате; она коротко кивнула ему и подошла широкими шагами уверенного в себе человека. Она была довольно высокой женщиной — не такой, как Ясмин Эдвардс, но все же выше Кати Вольф, вероятно, пять футов десять дюймов.

— Констебль Нката? — спросила она.

— Мисс Маккей? — был его ответ.

Она подтянула к себе стул, расстегнула и скинула с плеч пальто и уселась, поставив локти на стол и пригладив ладонями волосы. Она носила короткую стрижку, так что светлые пряди не закрывали ушей. В мочках поблескивали жемчужные серьги-гвоздики. Усаживаясь, она держала лицо опущенным книзу, но когда она подняла голову и взглянула на Нкату, в ее глазах стояла нескрываемая неприязнь.

— Что вам от меня надо? Мне не нравится, когда меня отрывают от работы.

— Я мог бы заехать к вам домой, — сказал Нката. — Но от офиса Харриет Льюис до «Холлоуэя» ближе, чем до Галвестон-роуд.

Имя адвоката заставило Маккей насторожиться.

— Вы знаете, где я живу, — произнесла она.

— Да, следил за одной пташкой по имени Катя Вольф вчера вечером. Она добиралась от Кенсингтона до Уондсуорта автобусом. Что интересно, она пересаживалась с маршрута на маршрут и ни разу не спросила дорогу. Похоже, частенько бывает у вас.

Норин Маккей вздохнула. Она была среднего возраста — вероятно, лет пятидесяти, по прикидкам Нкаты, но минимальное количество косметики на ее лице служило ей добрую службу: тени и помада натуральных тонов лишь подчеркивали природные достоинства, не создавая впечатления нарисованной маски. Аккуратная тюремная униформа тоже шла ей: накрахмаленная белая блузка, начищенные эполеты на темно-синем костюме, брюки со складками, которые сделали бы честь любому военному. На ремне висела связка ключей, а также рация и небольшой футляр. В общем и целом она производила впечатление.

— Не знаю, что вас сюда привело, но мне нечего сказать вам, констебль.

— Даже если речь пойдет о Кате Вольф? — спросил он ее. — О том, что привело ее в ваш дом в компании с адвокатом? Они что, подают на вас иск?

— Я повторяю, что мне нечего вам сказать. Я не могу допустить, чтобы кто-то компрометировал меня. Мне нужно думать о своем будущем и будущем двух подростков.

— Значит, о муже вам думать не надо?

Она снова провела рукой по волосам характерным жестом.

— Я никогда не была замужем, констебль. Со мной живут дети моей сестры, с тех пор как им исполнилось одному четыре года, а другому шесть. После смерти Сьюзи их отец не пожелал заниматься ими — был слишком увлечен холостяцкой свободой, — но теперь стал все чаще наведываться, сообразив, что молодость не вечна. Честно говоря, я не хочу давать ему шанс отобрать у меня детей.

— А такой шанс существует? И что это за шанс?