Книга Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - Юрий Щеглов

Эренбург объясняет появление стихов о победе «тревогой», таившейся в глубине души. Ему лучше знать. Но сейчас мы раскрепощеннее, чем он, и способны взглянуть на происходившее без всяких шор. Сталин попытался отнять у Эренбурга право на триумф. Поступок с точки зрения движения времени бессмысленный, с точки зрения мировой политики — бездарный, с точки зрения внутренних соображений и игр, где партнерами были партийные и всякие иные антисемиты, — слабый и недостойный победителя и мудрого руководителя огромной страны. Многочисленные поступки Сталина делались на таком же низком уровне, за что народ платил большой кровью, а он — разрушением престижа. Россию перестали уважать, но зато страх перед ней возрос. Сталин во главе своей собственной, им самим сформированной пятой колонны вел коммунистическое движение к абсолютному и бесповоротному краху. Он оскорбил Эренбурга, грубо напомнив, что обойдется и без него. Он намекнул населению державы, что Победа — не еврейский праздник и что торжествовать им особо нечего. Я очень хорошо помню то время — никто из евреев не считал победу над фашистской Германией еврейским праздником, праздником на еврейской улице или праздником евреев. Все праздновали и печалились о погибших вместе. Намеки Сталина были напрасными. Их восприняли душевно лишь черносотенцы. Однако настроение Эренбургу он испортил, а еврейскую интеллектуальную элиту насторожил. Насторожил и военных еврейского происхождения, которые почувствовали себя неуверенно. Еврейский технократический и научный истеблишмент призадумался, а гуманитарии испугались: они знали, что без них общественная жизнь легко обойдется. Сталин нанес первый удар по части советского народа. Но трещины побежали в разные стороны, раскалывая и без того слабеющий не-монолит. Я помню, как Андрей Васильевич Головко сказал:

— Эренбург — це приклад.

Да, Эренбург послужил Сталину примером. Следующий удар приняли на себя славяне — Ахматова-Горенко и Зощенко: русские писатели с украинскими фамилиями.

Четыре стихотворения цикла «В мае 1945», невзирая на сталинские бесчинства, прекрасны и трогательны. По исповедальности они сравнимы с лучшими образцами русской поэзии. Особенно второе стихотворение из цикла сжимает сердце:

О них когда-то горевал поэт: Они друг друга долго ожидали, А встретившись, друг друга не узнали На небесах, где горя больше нет.

Последняя строка великолепна. Понятная, простая, глубоко религиозная мысль обращена к коллективному сознанию.

Где шаг ступи — и горе, горе, горе. Я ждал ее, как можно ждать любя, Я знал ее, как можно знать себя, Я звал ее в крови, в грязи, в печали. И час настал — закончилась война. Я шел домой. Навстречу шла она. И мы друг друга не узнали.

Лицо великой Победы искажали сталинские черты. Как тут ее узнать? Ну ничего, Илья Григорьевич, кинь грусть! Не печалься «на небесах, где горя больше нет». Тебя очень хорошо узнали на скамье подсудимых Нюрнбергского процесса. И поднял ты там переполох! Чего тебе еще? Какой награды желаешь?

Лермонтовское

Начальные строки стихотворения Эренбурга — одного из лучших в русской и мировой поэзии, и это не преувеличение — отсылают нас к знаменитому творению Лермонтова, протообразом которого послужило романтическое создание Генриха Гейне. Извлечение Лермонтов использовал в качестве эпиграфа: «Они любили друг друга, но ни один не желал признаться в этом другому».

Высшая точка любви! Высшая форма любви! Любви глубоко потаенной, не выставленной напоказ. У Лермонтова блистательная мысль Гейне трансформируется. У Эренбурга получает дальнейшее развитие и отчасти переносится в область социума. Предмет страсти, предмет любви изменен. Место женщины здесь занимает Победа. Внутренне Эренбург соприкасается с Пушкиным и находится от него в прекрасной зависимости: «Мы ждем с томленьем упованья / Минуты вольности святой, / Как ждет любовник молодой, / Минуты верного свиданья». У Пушкина отсутствует та тоска, та печаль, которые характерны для стихотворений Лермонтова и Эренбурга, связанных неразрывной нитью. Главное, однако, сохранено — Вольность, Свобода, Победа вызывают ту же страсть и любовь, как боготворимое женское существо.

У Лермонтова эти чувства озвучены так:

Они любили друг друга так долго и нежно, С тоскою глубокой и страстью безумно-мятежной! Но, как враги, избегали признанья и встречи, И были пусты и хладны их краткие речи!

Они расстались в безмолвном и гордом страданье И милый образ во сне лишь порою видали. И смерть пришла: наступило за гробом свиданье… Но в мире новом друг друга они не узнали.

Лицо Гуимплена

Тревога Эренбурга оказалась, к сожалению, обоснованной и пророческой. Победа несла с собой не только торжественные настроения, но и скорбь по невозвратным утратам: «И только в тихом русском городке / Две женщины как мертвые молчали». Победу, иногда и до неузнаваемости, искажали сталинские черты: жестокость, своеволие, безумное властолюбие, коварство, зависть. О проявлении этих качеств еще далеко не все сказано. Правда о Сталине до сих пор таится за семью печатями. Информация разбросана по разным изданиям.

Сталинские черты проявлялись в самых разных событиях. Например, освобожденные в Европе советские военнопленные пополнили сибирские концлагеря. В анкетах появился специальный пункт: находился ли опрашиваемый на оккупированной территории? Стоит заметить, что под немцами в течение нескольких лет томилось до 90 миллионов человек. Сталинская жестокость коснулась каждого из них. Неисчислимое количество судеб исковеркал этот пункт. Ждановщина начала формулировать претензии к творческой интеллигенции. Маленков занялся еврейской проблематикой. В госбезопасности заправляли такие типы, как Абакумов и Рюмин. Процветал не только уличный, но и государственный антисемитизм. Через два с лишним года после победы, которую в данном случае не хочется обозначать с большой буквы, зверски расправятся с Соломоном Михоэлсом. Серийные аресты евреев прокатились по всей стране. Чисто русское «ленинградское дело» потрясло жизнь сотен партийных организаций. Масса мелких судилищ и индивидуальных расправ потрясала общественную жизнь. Верных членов большевистской партии и сподвижников Жданова ни за что отправят к расстрельной стенке. Одаренный и образованный экономист Николай Вознесенский уйдет из жизни, как последний негодяй, — с пулей в черепе.

Дикий хаос нарастал с каждым днем. На Лубянке ковалось дело, которое и привело диктатора к смерти, лишив настоящей медицинской помощи. Космополитов лишали возможности устроиться дворниками.

Социальную атмосферу отравляли миазмы. Великая и выстраданная Победа смотрела на нас изуродованным лицом Гуимплена. Она будто иронизировала и насмехалась над наивным, жертвенным и добрым народом, над его надеждами.

Такой ли Победы желал Эренбург? Разве он жаждал попасть под подозрение и арест? Разве он желал этого другим? Разве он на кого-нибудь доносил? Разве он соглашался с тем, что творилось в стране?