Книга Срединное море. История Средиземноморья - Джон Джулиус Норвич

После взятия Иерусалима наступило затишье, длившееся около года, пока военные действия не были возобновлены. Алленби понимал, что, если он намеревался наступать на Алеппо, ему требовались гораздо более значительные силы, нежели те, которыми он тогда располагал, поэтому решил не двигаться вперед до тех пор, пока необходимые войска не будут сосредоточены. Фактически его армия была полностью реорганизована; некоторые части вернулись в Европу, другие прибыли из Индии и других регионов, так что Алленби получил в свое распоряжение войска из дюжины или более стран и колоний, включая Сингапур и Гонконг, Южную Африку, Египет и Вест-Индию. Здесь было даже подразделение из Раротонги в Южной Океании. В составе трех еврейских батальонов, направленных к Алленби после декларации Бальфура[406], находился Давид Бен-Гурион, которому впоследствии было суждено стать первым премьер-министром Государства Израиль.

Итак, лишь 19 сентября 1918 г. Алленби двинул свою огромную разношерстную армию, насчитывавшую 12 000 человек кавалерии, 57 000 пехоты и 540 орудий, против 11 турецких дивизий (соответственно 4000 человек кавалерии, 40 000 пехоты и 430 орудий), защищавших фронт от Яффы на восток до реки Иордан и далее вниз вдоль его восточного берега до Мертвого моря. Всего через 12 дней, после одной из самых эффектных кампаний за всю войну, передовые отряды Алленби вошли в Дамаск. Бейрут пал 8 октября, Триполи — 18-го, Алеппо — 25-го. В течение всего лишь шести недель Алленби прошел с армией около 350 миль, наголову разбил турецкие войска в Сирии, захватил 75 000 пленных, все 430 орудий и огромное количество вооружения, боеприпасов и продовольствия. Британские потери составили 5666 человек. «Сделавшая все возможное для достижения Великобританией военного преобладания, — писал военный историк Лиддел Гарт, — эта кампания должна быть квалифицирована как один из шедевров в истории войн, совершенный в своем исполнении, равно как и в замысле».

Османская империя, которая должна была обеспечить Германии доступ к Персидскому заливу и в Центральную Азию, теперь лежала в руинах. Ее арабские владения были потеряны, причем не только в Палестине и Сирии, но также в Месопотамии и на Аравийском полуострове. Поражение Болгарии в сентябре открыло подступы к Константинополю с запада, тогда как британские и индийские войска приближались к нему с юга и востока. В Закавказье[407] бывшие подданные султана — грузины и армяне, азербайджанцы и курды — боролись за создание собственных национальных государств. 30 октября на борту британского военного корабля «Агамемнон» (вполне подходящее название в сложившихся обстоятельствах!) близ эгейского острова Мудрос представители Османской империи попросили о перемирии.

Глава XXXIII

МИР

18 января 1919 г. — спустя два месяца и неделю после заключения перемирия — состоялось открытие Парижской мирной конференции. Довольно неожиданно для всех это произошло в субботу, однако именно на этой дате, с известной долей иронии, настаивал премьер-министр Франции Жорж Клемансо, поскольку это была 48-я годовщина провозглашения Вильгельма I кайзером Германии. Первостепенной задачей, стоявшей перед делегатами конференции, было создание новой Европы, и до известной степени им это удалось. Насколько эффективна была созданная ими система, показывает тот факт, что спустя ровно двадцать лет их новая Европа (точно так же, как в свое время старая) стала разваливаться на куски.

Что касается Средиземноморья, то страны, расположенные в южной части региона, оставались под контролем других государств: Марокко, Алжир и Тунис тяготели к Франции, Ливия — к Италии, Египет — к Великобритании (которая провозгласила его протекторатом в декабре 1914 г.). Все страны в северной части Средиземноморья (за исключением Испании, которой каким-то образом удалось сохранить нейтралитет) в той или иной степени были вовлечены в военные действия; все они видели вооруженную борьбу на своей земле; наконец, все те страны, которые встретили конец войны в стане победителей, надеялись на то, что конференция предоставит им существенные выгоды того или иного толка в акватории или по берегам Средиземного моря. Эти надежды подогревались одним фактом — распадом Османской империи. Франция, которая потеряла убитыми четверть своего мужского населения в возрасте от 18 до 30 лет и вдвое больше искалеченными, разумеется, предъявляла претензии главным образом к Германии, однако в то же время бросала алчные взгляды в сторону Сирии и Ливана, в отношении которых она давно уже строила политические планы. Италия, теперь обрадованная крахом своего давнего врага, Австро-Венгрии, всегда была озабочена тем, что происходило по ту сторону Адриатического моря; ее не могла не волновать перспектива создания единого государства южных славян в составе Хорватии, Словении, Сербии, Черногории, Боснии-Герцеговины и северо-восточной части Македонии — государства, которое, казалось, должно было занять место балканских доминионов султана. Для Италии было бы предпочтительнее, если бы на конференции она превратилась в державу «от Тренто до Триеста», включавшую побережье Далмации, Албанию и, наконец, Додеканесские острова, а вместе с ними, возможно, и небольшую часть Анатолии.

Греция, как мы видели в предыдущей главе, уже занимала весьма выгодное положение к тому моменту, когда война закончилась, однако амбиции Венизелоса, пожалуй, превосходили амбиции всех остальных политиков, приехавших в Париж. Он был зациклен (как это было всю его жизнь) на одной «великой» идее: восстановить Византийскую империю (вместе с греческой Малой Азией), вернуть Святую Софию в лоно православной церкви и вновь посадить на трон в Константинополе греческого василевса. Разумеется, он не мог огласить на конференции открытым текстом все эти требования; все, чего он официально добивался, — это северный Эпир, Фракия, несколько островов и широкая полоса земли в Малой Азии от Мраморного моря до Смирны (Измир). Венизелос не включил в этот перечень Константинополь (как он с усмешкой сказал своим друзьям, поскольку один раз турки уже его потеряли, этот город неизбежно, рано или поздно, попадет в руки греков).

Во время пленарных заседаний и в перерывах между ними Венизелос пытался убедить всех, с кем общался. Харизма этого человека сделала его одной из самых ярких звезд на конференции, а его способность вести переговоры довершила остальное. Западная Европа никогда не видела и не слышала ничего подобного. Молодой дипломат Гарольд Николсон с удивлением характеризовал Венизелоса как «причудливое сочетание обаяния, злодейства, геополитики, патриотизма, мужества, литературы… В целом это большой, сильный, улыбчивый человек с глазами, сверкающими за стеклами очков, и с ермолкой из черного шелка на голове».