Книга Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Ступай, или ты погибла.

Потом, заперев дверь, он бросился навстречу к женщине, которая поднималась на последнюю ступень лестницы.

— Какая странная смелость! — сказал он по-итальянски. — Вы, верно, помешались, Элеонора, осмелившись явиться ко мне?

— Сперанца, — перебила итальянка, — неужели вы были так неосторожны, что отвечали герцогине письменно?

Сердце Эсперанса замерло при этом ужасном вопросе.

— Если вы написали, — быстро прибавила Элеонора, — возьмите назад письмо, еще есть время.

— Я не знаю, что вы хотите сказать, — пролепетал Эсперанс, очень бледный.

— Я говорю, что Грациенна несет записку от вас и что она, герцогиня и вы погибли, все трое! Призовите ее назад и сожгите ваше письмо, как вы сожгли письмо герцогини, дым которого еще носится под этими сводами.

— Это новая ловушка, не правда ли? — спросил Эсперанс, колеблясь между недоверчивостью и испугом.

— Я следовала за Грациенной от Вильжуфа, — продолжала Элеонора, — я видела, как она вошла к вам; от меня зависело схватить ее, не допустить к вам или перехватить письмо. Грациенна вышла отсюда; она не сделает и ста шагов, как наши агенты остановят ее с вашим письмом. Вот почему я вам говорю, воротите Грациенну, Сперанца. Понимаете ли вы меня? Засада ли это?

Эсперанс не нашелся что отвечать; аргумент был убедителен; его унылый вид доказал, что он был убежден.

— Тем лучше, — продолжала Элеонора, видя, что он остается неподвижен. — Вы не писали, тем лучше! Я же должна сказать вам много другого. Примите меня в комнате или в саду, где хотите, я не могу говорить на лестнице.

Кончив эти слова, она сошла с лестницы. Эсперанс пошел за нею, укрощенный, изумленный. Когда они пришли в сад, молодой человек успел приготовить себя к новому нападению, которое предвидел, он сказал:

— Я слушаю, удивляясь вашему двусмысленному поступку, но слушаю.

— Никогда, — возразила Элеонора, — не имели вы больше надобности в вашем внимании, Сперанца, каково бы ни было ваше желание обвинить меня, проникните в смысл моих слов. Представьте себе, что с вами говорит пророчица.

— Я знал, что вы ворожея, — иронически перебил Эсперанс, — но не знал, что вы также и пророчица.

— Ради бога, не насмехайтесь! После нашего последнего свидания враги ваши сделали огромные, быстрые успехи. Они достигли цели своего честолюбия и касаются цели своего мщения. Близкая будущность заставит вас понять мои слова, непонятные сегодня. Сперанца! Давно я слышу, что вы собираетесь ехать, а вы все не уезжаете. Я каждый день наблюдаю за вашей нерешимостью, я вижу, как вы делаете приготовления, назначенные, для того чтобы обмануть глаза менее проницательные, чем мои. Сегодня медлить нельзя. Все близится к концу. Сперанца, уезжайте!

Она говорила с такой торжественностью, слова ее были так звучны и так дружелюбны, во всей ее наружности дышало такое истинное или так хорошо разыгранное волнение, что молодой человек был тронут слишком глубоко, для того чтобы это скрывать.

— Но я еду завтра, вы это знаете, так как вы знаете все, — отвечал он, — притом, какое чувство внушило вам этот совет? То, что я видел, заставляет меня даже подозревать ваши услуги.

— Это правда, — сказала она печально, — забудьте мои поступки, а обратите только внимание на мои слова. Вспомните, что я начала любовью к вам…

— Полноте! Лицемерие самое опасное из ваших оружий. Чем более вы замазываете медом ваше вероломство, тем более я не доверяю вам. Анриэтта также меня любила… а, для того чтобы оценить Элеонору, мне достаточно вспоминать Айюбани.

— О! — прошептала итальянка с гневом, — Айюбани трудилась не против вас, Айюбани трудилась для себя самой… против… Но к чему стану я обнаруживать мои тайны? Вы мне не верите?

— Нет, — решительно сказал Эсперанс.

— Сперанца, — снова перебила Элеонора, которую это новое оскорбление, столь заслуженное, заставило вздрогнуть, — я вам доказала сейчас свою преданность, позволив Грациенне свободно войти к вам и выйти…

— Вы ничего мне не доказали. Может быть, в ваши виды входит необходимость казаться мне великодушной в восемь часов вечера, чтобы лучше зарезать меня в полночь.

— Проклятие! — вскричала Элеонора, с бешенством разрывая носовой платок, который она держала в руке. — Ну, я сейчас сказала тебе, чтобы ты ехал, и повторяю это, умоляю тебя, заклинаю! Каждая минута, которую ты проводишь в этой стране, похищает у тебя год жизни. Сперанца, ты похож на тех блестящих, смелых птиц, которые свили себе гнезда на красивых тростниках у реки. Поднимется гроза, вода вскипит, вырванный из корня тростник укатится в реку. Уезжай, Сперанца, уезжай, не оглядываясь назад… я не могу сказать тебе более. Бог мой свидетель, что я дала бы половину моей крови, чтобы спасти тебя!

— Я понимаю ваши намеки, — холодно сказал Эсперанс, — этот тростник, которому угрожает буря, герцогиня, не правда ли?

— Да.

— Что же я имею общего с герцогиней?

— Отрекаться передо мной в участи, которую ты имеешь к герцогине, мной, которая знает все, была бы слишком грубая ложь! Эта женщина погибла, говорю я тебе, ничто на свете, ничто не может ее спасти. Беги от нее, если не хочешь быть погребенным под развалинами ее гибели.

— Ничто не спасет ее, говорите вы. О! А я надеюсь, что она спасется, — отвечал Эсперанс с преувеличенной кротостью, — ее губит ее несчастное честолюбие. Разве нельзя ее спасти, скажите, если она откажется от трона?

— Признаюсь, это единственное средство.

— А! бедный демон, твоя хитрость обнаружилась! — с торжеством вскричал Эсперанс. — Твои высокопарные слова скрывали очень жалкую тайну. Если ты хочешь меня испугать, придумай что-нибудь другое.

— Довольно! — вскричала Элеонора глухим голосом, крепко сжимая руку Эсперанса. — Я уже слишком много сказала, может быть. Не много слов высокопарных или ничтожных сорвутся теперь с моих губ; я молю Бога, чтобы они вошли в твое зачерствелое сердце. Уезжай! Не видайся никогда с Габриэль! Уезжай быстрее стрелы. Но твои уши глухи, твое сердце закрыто, ты продолжаешь смеяться. Делай же что хочешь, беги туда, куда зовет тебя судьба, только в роковой час вспомни все, что я тебе сказала; ты сам этого хотел! Гибни и не обвиняй меня! Прощай!

Говоря таким образом, она закуталась в свою мантилью с диким отчаянием и убежала, оставив Эсперанса, взволнованного, несмотря на его неизлечимое недоверие.

«Что Габриэль угрожает опасность, это возможно, — думал он после продолжительных размышлений ночью. — Но если эти соединившиеся чудовища велят мне ехать, это значит, что мое присутствие может помочь герцогине. А если Элеонора, чего я не допускаю, была искренна, если Габриэль действительно угрожает опасность, я был бы подлец, если бы бежал. Итальянка говорит “да”, индианка говорит “нет”. Что говорит Эсперанс? Эсперанс будет завтра вечером в Фонтенебло».