Книга Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

Юноша из-под земли, пораженный стрелами деда, Выйдет, и обе руки змеи ему обовьют. Феб, не ропщи на отца! Он сраженного делает богом — Из-за тебя он на то, что запрещает, идет.

24 июня — праздник храма Могучей Фортуны (Fors Fortuna), о котором Овидий пишет (Фасты VI, 781–784):

Чтит богиню народ: из народа был храма строитель, Встав, говорят, из низов, принял он царскую власть. Это и праздник рабов: здесь Туллием, сыном рабыни, Храм возведен божеству непостоянному был.

То есть праздник этот был учрежден царем Сервием Туллием, с которым, как я попыталась показать, можно отождествить Эгиля.

* * *

Фортуне посвящена и некая колонна, которую принято называть «готский столп» (the Goths column). Она может иметь отношение к роману, потому что имя Хорна, Густав (шведское Gustav), как раз и означает что-то вроде «готский столп». Эта мраморная колонна, существующая до сих пор (с надписью FORTUNAE REDUCI OB DEVICTUS GOTHOS: «Фортуне, вернувшейся благодаря победе над готами»), высотой 18,5 м., была установлена в Константинополе в III или IV веке и являлась частью императорской прецессионной дороги. Дорога вела от расположенных неподалеку от гавани Золотых ворот, построенных Константином Великим, к царскому дворцу. Напомню, что странствия Хорна начинаются в январской главе, с гостиницы «Золотые ворота» — он как раз перед этим получил от Тутайна имя Аниас, — а после переезда на Фастахольм и смерти Тутайна (то есть начиная с июльской главы) имя Аниас уже им не используется; он опять называет себя только Густавом.

Константинопольские Золотые ворота простояли до 1509 года, а потом были разрушены землетрясением. Эта постройка напоминала по пропорциям ворота Януса (но имела три арочных прохода). Один английский путешественник в 1625 году описал в письмах пластины с рельефами, которые украшали Золотые ворота и которые он тщетно пытался приобрести (о «готской колонне», константинопольских Золотых воротах и их рельефах см.: Mango):

…на боковых поверхностях и по верху — двенадцать мраморных пластин с вырезанными на них историями… Большинство фигур в человеческий рост, некоторые больше, некоторые меньше. Они, на мой взгляд, очень плохо сохранились; но мистер Питти так их расхваливает, будто не видел ничего лучшего даже в больших итальянских коллекциях. …там есть, как я понимаю, какая-то история о Геркулесе, не упомянутая среди его подвигов… Эндимион, который беспечно спит рядом со своими овцами: спускающаяся с неба Луна с факелом в руке, представляющая ночь; и парящий в воздухе Купидон. Третье — Пегас, с нимфами или музами: одно изображение представляет вечно струящийся водный источник. Последнее — сатир, прыгающий между Геркулесом и какой-то женщиной…

Невозможно не вспомнить, читая это описание, хрустальные стаканы Пауля Клыка с их сказочными изображениями (Деревянный корабль, с. 71 и 477–478), которые кок, по его словам, приобрел «в Галлиполи» (там же, с. 74), то есть совсем близко от Константинополя…

* * *

Завершается же месяц отмечавшимся 29 июня праздником храма Геркулеса Покровителя муз (Hercules Musarum).

Июль

С началом главы «5 ИЮЛЯ» мы переносимся в совсем другой мир. Об острове Фастахольм, куда мы теперь попадаем, в самом конце предыдущей главы говорилось (Свидетельство I, с. 761; подчеркивание мое. — Т. Б.):

Где-то на дальнем плане гранитные холмы этой омываемой морем земли раскинулись под низкими облаками, окутанные их влажной дымкой и соленым туманом. Мы этого пока не знали. Здешние леса и ущелья до сих пор оставались для нас только грезой: грезой о том, что какая-то их часть со временем станет нашей собственностью. И все-таки: вряд ли я когда-либо переживал дни, которые могу считать более ценными, чем эти. Мы ведь тогда оставили за плечами буквально все. Последние узы, еще соединявшие нас с людьми, распались. То, что когда-то представлялось нам важным, уподобилось облетевшей листве. Если бы в тот момент нами не овладела меланхолия, мы поистине были бы спасенными.

Эти слова об облетевшей листве отсылают к сказке про Кебада Кению — к тому ее эпизоду, где Кебад Кения лежит в могиле (Деревянный корабль, с. 125–126):

Постепенно он стал ощущать внутренность своего гроба вплоть до последнего закоулка, то есть сам приобрел облик вытянутой четырехгранной призмы. Как прежде Кебад Кения увеличивался в размерах, так теперь он вдруг начал чахнуть. Обволакивающая его паутина сообщила ему, что теперь он уменьшается в объеме, роняет листву. Роняй листву, говорила паутина. И — иссыхай. По виду ты должен стать как дерево зимой.

Пейзаж острова Фастахольм — это и есть пейзаж мира мертвых. Вот описание бухты Крогедурен, каким Хорн увидит ее после погребения в море останков Тутайна (Свидетельство II, с. 458; курсив мой. — Т. Б.):

Еще раз охватить глазами этот скудный пейзаж, чтобы он глубже запечатлелся в душе… Увидеть холмы на юге, утесы на севере, открытое море, подбирающееся к единственному здесь памятнику — кубическому гигантскому камню, оберегающему рост сдвоенного дуба, — и величественное кольцо, образованное галькой, ледниковыми валунами, бурыми водорослями, белым песком с растущим на нем зеленым песколюбом: кольцо, которое широко открывается к востоку, обрамляя воду бухты, на этот раз мутно-серую. Серым или лунно-белым было и холодное сияние солнца, разбиваемое волнами на куски жидкого серебра.

Такое же дерево — характерная примета мира мертвых в «Энеиде» Вергилия (Энеида VI, 201–209; курсив мой. — Т. Б.):

Так очутились они возле смрадных устий Аверна. Птицы взмыли стремглав, рассекая воздух летучий, И на раздвоенный ствол желанного дерева сели; Золота отсвет сверкал меж ветвей его темно-зеленых, — Так средь зимы, в холода, порой на дереве голом Зеленью чуждой листвы и яркостью ягод шафранных Блещет омелы побег, округлый ствол обвивая. Так же блистали листы золотые на падубе темном, Так же дрожали они, дуновеньем колеблемы легким.

Поначалу кажется, что ничего особенного не происходит. Медленное погружение Хорна в воспоминания о детстве…

Ну да, купленный Тутайном и Хорном участок земли подошел бы для архаического святилища, для священной рощи, которая должна скорее напоминать парк (Свидетельство II, с. 12, 14):

Там, где долина расширяется, из земли поднимается каменный конус; на нем растут можжевельник и вереск. Забытое место для жертвоприношений, языческих времен… Вскоре мы приняли решение: засадить пустошь молодыми дубами. А когда весной мы выгнали лошадей на траву, возник еще один план: обнести луг каменным ограждением.