Книга Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

тьму мистических зданий – дух Фауста тлел и даже втайне процветал за этими бутафорскими звездами (ведь Фауст любил пентаграмму) под эгидой бесхозяйственного и контрпрагматического социализма. Вспоминая Шпенглера, можно сказать, что бесхозяйственность (а социализм возводил бесхозяйственность до уровня принципа) является единственной защитой, единственной формой самосохранения Культуры, отступающей под натиском Цивилизации. При этом казалось, что Австро-Венгерская империя всё еще существует, приобретая окончательно абстрактные и метафизические свойства. Эта империя действительно всё еще существует на ее бывших окраинах, она научилась скрываться в темных углах, она всё еще производит свою бесценную летаргию.

Краткая история московского концептуализма. 2012

Прага начала 80-х годов двадцатого века проникла в комнату души Виктора Пивоварова, заняв в ней место рядом с послевоенной Москвой. В этой послевоенной Москве солнечный свет был особо эйфоричен, и ничего нет в этом удивительного: война закончилась, и Сталину осталось жить недолго. Наконец Сталин умер, глядя на фотографию девочки, кормящей козленка из младенческой бутылки, – эта фотография висела над его кроватью.

В поисках одиночества Виктор Пивоваров совершил свое бегство из Москвы (он сказал о себе: «Я не изгнанник, я – беглец», и это значимое признание). Речь идет о символическом одиночестве. Он обрел это символическое одиночество в Праге, это можно назвать «одиночеством на пороге», ведь слово «Прага» происходит, говорят, от слова «порог», будь то речные пороги на Влтаве или порог между Востоком и Западом. Впрочем, один из выдающихся пражских мистиков Густав Майринк считал, что название «Прага» имеет еще более глубокое значение. Он считал, что Прага является мистическим отражением древнего и тайного города Праяга, скрывающегося где-то в недрах Индии.

Творческий путь Виктора Пивоварова связан с поисками монашества в миру, с фигурой аскета. Жизнь аскета состоит из видений, а они разделяются на две группы: просветленно-возвышающие видения (апофатические) и искушающие видения (катафатические). Нетрудно заметить, что первые приходят с Востока, вторые – с Запада. При этом в эстетическом отношении путь наверх воспринимается как стремление к абстракциям – философским или формальным, – а путь искушений обретает формы, напоминающие о европейском барокко и маньеризме. Однако Пивоваров не просто сверхчувствительный, но и мудрый художник – он прекрасно понимает, что только сердечный трепет, только любовь придает ценность этим воспарениям и нисхождениям, любовь уравнивает эти пути между собой и равно освещает их светом прекрасного.

Одиночество открывает перед аскетом возможность любить всех.

В современном мире, где способности сакрального прочтения любой практики чрезвычайно подавлены, не ценят и не понимают эту древнюю деятельность сердечного излучения. Считается, что любить всех – это то же самое, что не любить никого. Это мнение – ошибка. Овладение искусством сердечного излучения открывает перед практикующим путь к еще более ценному состоянию сознания: любить всё. К счастью, духовный смысл художнической деятельности именно в этом и состоит – любить всё на уровне эйдосов. Любить Эйдос Всего. Когда-то это называлось сердечным созерцанием. Такое созерцание с легкостью дается ребенку, который понимает, что можно любить картинку с изображением утят так же сильно, как и самих утят. Обычно эта созерцательная любовь терпит крушение в сердце ребенка, когда он узнает, что принадлежит к разновидности живых существ, которые могут изображать утят настолько прекрасными и привлекательными, что душа расцветает в ответ на эти простодушные изображения. И одновременно эти же существа способны сожрать утят.

Этот вид раздвоенных тварей, принадлежность к которым обнаруживает в себе ребенок, называется «люди». В момент, когда ребенок осознает себя человеком, его первичное сердечное созерцание терпит крушение. Человек – это катастрофа. А осознание себя человеком – это катастрофа вдвойне. Но случаются люди, чья душа каким-то образом проскальзывает мимо этой катастрофы, эта душа отказывается стать человеческой, она скрытно сохраняет в себе способность сердечного зрения, но отныне этой душе потребуется мудрость, чтобы не только выжить среди расщепленных демонов, называющих себя людьми, но еще и не разучиться любить их. В этот момент любовь к Эйдосу Всего становится Любовью (или Влечением) к мудрости – возникает философия. Философия не как риторическая практика, а как эротическое состояние.

Помню, как я писал этот текст, воспевающий моего папу и присущее ему философское восприятие любви. Я сидел за столиком в кафе, в Городе голых, то покуривая сигарету, то выпивая крошечную чашечку горького эспрессо, то съедая горячий круассан – горячий не потому, что его только что вынули из печи, а потому, что пылкое солнце Южной Франции успело раскалить тот участок стола, который беспокойное (в силу морского ветра) дерево не смогло защитить своей тенью.

Итак, я писал вышеприведенный текст – от руки, конечно! Никаких ноутбуков, дамы и господа, точнее, девочки и мальчики (или как вас там? Может, вы инопланетяне и у вас двадцать восемь гендерных фракций?).

Писал на белых листах А4 тонким лайнером Pigma Micron 02 – так и сейчас пишу! Нынче тоже жаркий летний день, только год уже не 2013, а 2018: на первый взгляд так ничтожно различие между этими двумя датами! Как просто дорисовать тройку, замкнуть ее открытые полукружия и превратить ее в восьмерку. Да это легко сделать за долю секунды, одним микрожестом! Но если бы вы только знали, дорогие инопланетяне (хотя вы знаете, наверное), как непросто оказалось прожить те пять лет, что разделяют тринадцатый и восемнадцатый годы!

И вот я снова сижу в кафе и пишу на листах А4 тонким лайнером Pigma Micron 02. Но я больше не ем круассаны, не пью эспрессо, не курю сигареты – теперь я пью красное вино. Я уже выпил три бокала вальполичеллы, дамы и господа, точнее, инопланетяночки и инопланетянищи! А тогда, в 2013 году, я не переносил даже запаха алкоголя и был совершенно убежден, что до конца моих дней ни единая струйка спиртного не прольется в мою гортань. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Нынче я сижу уже не на берегу Лазурного залива, а на берегу маленького озерца, за которым бродят белоснежные гусята и садятся вертолеты, прилетающие из светлого подмосковного неба. На горизонте шоссе, уходящее в сторону Звенигорода, и по этой трассе вереницей движутся трассирующие снаряды – микрокапсулы, помеченные сияющими солнечными каплями. Ну, вы сами понимаете, это никакие не микрокапсулы, а просто автомобили, в которых сидят дачники, гастарбайтеры, богомольцы, купальщики… А тогда, тогда, тогда – в тысячу раз более беспечным и воздушным господином я был тогда!

Ну и к тому же я был совершенно нагим господином. Костюм мой составляла одна лишь соломенная шляпа с черной