Книга Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Русские, которые испытывали все большую озабоченность в связи со слухами, приходившими из Вены, отсылали свои собственные предостережения еще до приезда французов. 8 июля Сазонов сказал австро-венгерскому поверенному в делах, что любая попытка Вены вмешиваться во внутренние дела Сербии будет опасным шагом, который произведет «очень плохое впечатление» в России[1685]. Неделей позже на летней вечеринке один высокопоставленный чиновник из Министерства иностранных дел России попросил посла Италии передать Австро-Венгрии сообщение о том, что Россия не потерпит никаких угроз независимости Сербии. Два дня спустя Сазонов в разговоре с послом Австро-Венгрии бароном Фридрихом Запари подчеркнул озабоченность России. Запари уверил его, как мог, – «был кроток, словно ягненок», по словам Сазонова, – в том, что его правительство очень любит мир и не хочет делать отношения с Сербией еще более сложными, чем они есть[1686]. Так что на тот момент российское правительство выжидало, что будет дальше.

К несчастью для России – и мира, ее руководство было настолько неадекватным, что собиралось броситься в сильную международную бурю. Сам Сазонов, как и царь, склонялся к миру, но оба они были слабы и легко поддавались влиянию, оба остро переживали за честь и достоинство России, и оба с негодованием вспоминали, как Россия была вынуждена отступить в предыдущих кризисах на Балканах. Премьер-министр Горемыкин был пустым местом, а доминирующими фигурами в Совете министров были министр сельского хозяйства Александр Кривошеин, придерживавшийся жесткой линии, когда речь заходила о престиже России за границей, и Сухомлинов, который был безрассуден, а самолюбие заставляло его настаивать на том, что вооруженные силы России готовы к любой случайности[1687]. Начальник штаба генерал Николай Янушкевич занимал свою должность всего пять месяцев и не обладал очевидными достоинствами для этого, за исключением благосклонности царя. Британский военный атташе сказал, что его назначение на эту должность «вызвало всеобщее удивление. Он производил впечатление скорее придворного, нежели солдата»[1688]. Среди других высших военачальников великий князь Николай Николаевич обладал и опытом, и здравым смыслом, но он был сторонником ранней мобилизации даже с риском войны, когда кризис усилился. Его жена – одна из многочисленных детей короля Черногории, которая удачно вышла замуж, – была горячей и безоговорочной защитницей Сербии. «Будет война, – воскликнула она в разговоре с Палеологом 21 июля во время визита Пуанкаре. – От Австрии ничего не останется… Наши армии встретятся в Берлине, и Германия будет уничтожена»[1689].

Другим влиятельным голосом в поддержку войны был французский посол в Санкт-Петербурге. Палеолог ненавидел Германию и давно уже был убежден в том, что серьезный конфликт неизбежен. Умный, лукавый, эмоциональный и тщеславный, он неуклонно поднимался все выше по карьерной лестнице дипломатической службы, присоединяясь к могущественным людям, среди них были Делькассе и Пуанкаре, с которыми он познакомился, когда те были еще студентами. Стремясь стать писателем, равно как и государственным деятелем, Палеолог утверждал, что является потомком древнего и благородного византийского рода, но его многочисленные враги говорили, что его родители – грек, высланный из Румынии, и бельгийка-музыкантша – были скромного, даже сомнительного происхождения. Когда в январе 1914 г. он был назначен в Санкт-Петербург на смену Делькассе, тогдашний премьер-министр Франции Гастон Думерг сказал ему, что война может разразиться в любое время и безопасность Франции зависит от того, насколько быстро ее союзники включатся в боевые действия. Палеолог, который считал себя независимым деятелем, а не служащим своего правительства, счел своим долгом всячески продвигать идею Антанты и, когда начнется война, вовлечь в нее Россию на стороне Франции[1690]. 24 июля, когда всем стало известно об австрийском ультиматуме Сербии и когда Пуанкаре и Вивиани уже были на пути домой, он пригласил британского посла сэра Джорджа Бьюкенена и Сазонова на обед. Русский министр иностранных дел был рассержен действиями Австро-Венгрии, которые он назвал «безнравственными и провокационными». Он надеялся, как сообщил Бьюкенен в Лондон, что Великобритания немедленно объявит о своей солидарности с Францией и Россией. Палеолог был даже еще более горяч: «По словам французского посла почти выходило, будто Франция и Россия полны решимости оказать решительное сопротивление, даже если мы откажемся к ним присоединиться. Слова министра иностранных дел, однако, не были столь определенными по этому вопросу»[1691]. В течение следующих дней Палеолог повторил свои уверения в поддержке Францией России и самому Сазонову, и послу Италии, который вполне мог передать эту весть о позиции Франции Австро-Венгрии и Германии[1692].

Палеолог, возможно, вышел за рамки данных ему инструкций, но он был близок к Пуанкаре, который сам уверял русских в поддержке Франции в кризисный период. На прощальной встрече с царем перед отъездом Пуанкаре сказал ему, что их две страны должны тесно взаимодействовать, если Австро-Венгрия и Германия нападут на Сербию. «Чем труднее становится ситуация, тем более объединенными и близкими мы должны быть». Двое мужчин также, по-видимому, обстоятельно обсуждали то, как Россия и Франция могут сотрудничать в военной области[1693]. Конечно, это был не первый раз, когда такие дискуссии имели место; свыше десяти лет российские и французские военные вместе разрабатывали планы войны с Германией, и их связи, включая прямое сообщение по радио, стали со временем теснее[1694]. В июле 1914 г. с учетом их злости на Австро-Венгрию русские могли бы сами принять решение идти на войну, но французы не хотели удерживать их. На самом деле, подобно своим немецким коллегам, многие руководители Франции полагали, что если война должна начаться, то теперь самое лучшее для этого время. В июне 1914 г. в отчете Генерального штаба отмечалось, что Румыния является потенциальным врагом Австро-Венгрии и Россия представляет большую угрозу Германии[1695].

Первой реакцией Сазонова утром 24 июля, когда он узнал об ультиматуме, было: «Это означает войну в Европе». Царь, который в тот момент присутствовал на летних армейских маневрах в Красном Селе к югу от Санкт-Петербурга, сказал просто: «Это тревожно». Изначально он, по крайней мере, не подвергал сомнениям уверения Вильгельма в том, что Германия ничего не знала об ультиматуме, и утешался напоминанием кайзера, что Германии и России всегда удавалось прийти к соглашению во время предыдущих кризисов. В тот день Совет министров собрался на экстренное заседание в Красном Селе. В то время как Сазонов все еще надеялся на то, что войны можно избежать, он занял такую позицию: Россия не может позволить Австро-Венгрии подрывать ее влияние на Балканах, разгромив Сербию. Позже в частном разговоре он, удивив посла Австро-Венгрии, выразил возмущение требованиями, которые Сербия предъявляла России, и тем, как она втягивала своего большого союзника в конфликты, но в тот момент не видел альтернативы тому, чтобы предложить ей помощь. Авторитет России и общественное мнение требовали никак не меньшего[1696]. Кривошеин в речи, которая имела большое значение в том, чтобы склонить на свою сторону других, сказал, что Россия должна занять твердую позицию даже с риском начала войны. Его коллега Петр Барк, который обычно высказывался осторожно, согласился: «Когда речь идет о чести и достоинстве России и самом ее существовании как великой державы, министр финансов должен присоединиться к большинству членов кабинета». Совет министров принял решение действовать совместно с другими державами, включая Германию, чтобы попытаться убедить Австро-Венгрию дать время на дипломатическое решение конфликта, продлив крайний срок ответа Сербии на ультиматум. Однако, чтобы усилить нажим, Совет министров также санкционировал мобилизацию Балтийского и Черноморского флотов и частичную мобилизацию российской армии в четырех военных округах. В то время как мобилизация представляла собой в большей степени угрозу Австро-Венгрии, чем Германии, это все же был весьма рискованный шаг, являясь вызовом Дуалистической монархии. Как оказалось, он был также бесполезным с военной точки зрения, так как у армии не было разработанных планов мобилизации против одной только Австро-Венгрии. Как в конце заседания резюмировал российскую политику Горемыкин: «Мы не хотим войны, но не боимся ее». В тот же вечер Сазонов сказал заметно расстроенному послу Германии о чрезвычайном недовольстве России выдвинутым ультиматумом[1697].