Книга Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

с утопическим видением французского Просвещения под руководством нас в партии или нас из экспертного духовенства. Это представление противоречило идее шотландского Просвещения о том, что человеческая природа стабильна, что люди в равной степени, хотя и несовершенно, рациональны и должны быть предоставлены как свободные и достойные взрослые люди для принятия собственных решений.⁶

В 1989 году "большевистская сделка" в значительной степени завершилась. В 1974 году, перед самым его завершением, Лешек Колаковский в открытом письме, отвечая на стостраничное открытое письмо, присланное ему британским историком-марксистом Э.П. Томпсоном, заметил, что большевистское решение всех проблем - это государственная собственность на средства производства, что позволило бы избавиться от отвратительной концентрации власти в собственности, принадлежащей буржуазии. Процитируем еще раз дальновидного Маколея, который в 1830 г. выступил против протосоциализма Роберта Соути: Соути, а затем и Томпсон, предлагали "устранить бедствия, возникающие в результате накопления богатства в руках нескольких капиталистов, путем накопления его в руках одного крупного капиталиста, у которого нет никаких мыслимых мотивов использовать его лучше, чем у других капиталистов, - всепожирающего государства."Даже такие западные марксисты, как К.Л.Р. Джеймс, в конце концов, в оправдание очевидных грехов СССР и маоистского Китая заявили, что восточный "коммунизм" на самом деле является "государственным капитализмом", причем, по общему признанию, всепожирающим.

Но на самом деле коммунизм, который практиковался в Восточной Европе, Китае и некоторых других печальных местах, не был "капитализмом". Это не была система улучшений, проверенная торговлей, с ее огромным разнообразием человеческих проектов, каждый из которых имеет свое почетное поле - лучший розничный банкир в Чикаго, самые чистые бобовые поля в округе Джонсон, самый прибыльный автосалон в Берлине. Социалистическое государство сводит общество к одному большому проекту, поэтому социализм имеет смысл в войне за выживание, например, в Великой Отечественной войне. В однопроектном обществе почет можно получить, только обратившись в Центральное бюро, в стиле абсолютных монархов или ректоров университетов. Джон Томази заметил, что особое достоинство проверенного торговлей улучшения состоит в том, что оно дает людям множество проектов и множество полей чести.⁸ Тираническая или даже демократическая, но централизованная экономика пожирает всех в одном.

В отношении социализма Колаковский также высказывал более тонкую мысль. Даже концептуально, одним инструментом - отменой частной собственности - невозможно достичь всего того, чего мы, свободные люди, хотим, разве что в "левацком раю, [в котором] все совместимо и все улажено, ягненок и лев спят в одной постели. ... . . Мы хотим технологического прогресса и хотим совершенной безопасности для людей; [но] давайте посмотрим, как можно совместить то и другое"⁹ Мы хотим, отмечает Колаковский, всех трех: равенства, свободы и эффективности. Я бы сказал, что нам нужны достоинство, свобода и улучшение. Но при этом, по мнению экономиста, любые три цели "ограничивают друг друга и могут быть реализованы только путем компромиссов". . . . Попытки рассматривать какую-либо из этих ценностей как абсолютную... неизбежно приведут к разрушению двух других". Например, "абсолютное равенство может быть установлено только в рамках деспотической системы", что с 1880 года часто ускользало от внимания высших либералов, которые любили оправдывать свое пристрастие к государственному насилию в области регулирования и принуждения тем, что в демократическую эпоху, в конце концов, мы, избиратели, и есть государство. Например, "мы" вели войну с наркотиками, разрушая семьи и кварталы бедных людей, без жалоб слева со стороны высших либералов или справа со стороны чернокожих церковников. Или, продолжает Колаковский, "эффективность как высшая ценность снова требует деспотизма [в централизованном планировании], а деспотизм неэффективен выше определенного уровня технологий", - еще один момент, который ускользнул от энтузиастов регулирования и планирования.¹⁰ Томас Балог, британский экономист венгерского происхождения, консультировавший лейбористских политиков после "Спутника", уверенно предсказывал, что "российское производство на душу населения превзойдет британское в начале 1960-х годов и американское в середине 1970-х годов.В учебнике по экономике Пола Самуэльсона (а затем и Уильяма Нордхауса) в каждом издании, начиная с 1950-х годов и вплоть до 1980-х годов, приводился график, на котором одинаково утверждалось, что (согласно каждому изданию, с использованием одного и того же графика) в ближайшие пятнадцать лет советская система приведет к технологическому прогрессу, превосходящему американский.¹²

Тонкость Колаковского в отношении компромиссов можно выразить в том, как мыслил об экономической политике голландский экономист Ян Тинберген (1903-1994). У Тинбергена это было математическое предложение. Для каждой цели (три цели, скажем, достоинство, свобода и благосостояние) социальному инженеру нужен отдельный рычаг или инструмент (Тинберген называл цель целью, а рычаг - инструментом). Только по чудесной случайности, потянув за один рычаг (например, отменив частную собственность), можно оптимально достичь всех трех целей. Можно видеть математический характер теоремы Тинбергена. Каждый рычаг может оказывать на каждую из трех отдельных целей просчитываемое воздействие той или иной величины. Но для достижения каждой из целей должно быть не менее трех рычагов с разным воздействием. Требование, чтобы эффекты были разными, вытекает из математики векторного умножения, да и вообще из здравого смысла. Так, достоинство предпринимателей может поддерживать прогресс, как это было, а также может в политической сфере защищать свободу, во всяком случае, для предпринимателей. Но если говорить о цели, которой больше всего восхищаются левые, то она, как говорят, оставляет под вопросом равенство. Точно так же свобода, понимаемая как равное применение закона, может подорвать неравные привилегии (подумайте, как такая свобода отразится, скажем, на китайских детях, поступающих в университеты, чьи перспективы теперь зависят от того, являются ли они детьми партийных чиновников), что хорошо для равенства, но, возможно, не является лучшим путем к улучшению, по крайней мере, в краткосрочной перспективе.

Если сделать социализацию всей частной собственности единым и универсальным рычагом, это не будет наилучшим образом способствовать достижению трех целей, разве что в левацком раю, где агнец и лев спят в одной постели. (Мы предполагаем, что коммунистические правительства Восточной Европы и Китая на самом деле хотели добиться достоинства, свободы и улучшения жизни простых людей, отбрасывая многочисленные доказательства того, что это не так). "Большая часть того, чему мы учимся в жизни, - терпеливо объясняет Томпсону Колаковский, - это то, какие ценности совместимы, а какие взаимоисключающие". Идеальная национальная безопасность, как американцы в очередной раз убедились на примере новостей 2013 года об Управлении национальной безопасности, исключает максимальную свободу. Но "большинство утопистов, - продолжает Колаковски, - просто неспособны понять, что существуют несовместимые ценности".¹³ Благо должно быть единым, говорил Платон (его аспирант Аристотель не соглашался), так же говорили Берк о традиции, Бентам о пользе и Маркс об отмене частной собственности.

Теорему Колаковского-Тинбергена часто подчеркивал другой либерал славянского происхождения,