Книга Наследство последнего императора - Николай Волынский

– Нормально идет эвакуация, – нехотя произнес Белобородов. – Все согласно плану. Но разве исполком теперь ответствен перед военным комиссаром? И ему подчиняется?

Голощекин пропустил реплику мимо ушей и вопросительно уставился на Лукоянова.

– У меня тоже без каких-либо неожиданностей… Все тоже по плану, – сообщил предчека.

– В таком образе, – продолжил Голощекин, – остается один нерешенный, очень важный, и, признаюсь вам, товарищи, болезненный вопрос. Что будем задумывать с Романовым? И с его клевретами?

Ответа он не услышал. Все напряженно молчали и ждали, что он скажет дальше.

– А что по этому поводу, в конце концов, думают в совнаркоме и ВЦИКе? – спросил Сафаров. – Ты для чего ездил в Москву? Чтобы нам сейчас здесь экзамены устраивать? Тебе экзаменовку поручили провести во ВЦИКе, совнаркоме и в ЦК?

– Ну… что по этому поводу думают в совнаркоме и ВЦИКе, и в ЦК! – сказал Голощекин. – Я знаю? А? Я знаю?.. Я виделся только с товарищем Свердловым, а не со всем ВЦИКом. И еще с товарищем Лениным, а не со всем совнаркомом. А Льва Давыдовича увидеть не довелось. Он нам и не нужен сейчас. Пока сами справимся. Без Лёвы.

Он замолчал.

– Обиделся ты, что ли? – заметил Лукоянов. – Ты, Филипп, не тяни кота за хвост! И театра не надо. С чем приехал? Давай, какие там у тебя тайны мадридского двора?

– От товарища Ленина, – уже спокойнее заговорил Голощекин, – я ничего нового не услышал…

– Стой-ка! – вдруг спохватился Белобородов. – От товарища Ленина вчера поздно вечером, то есть по-московскому – рано утром, была срочная телеграмма.

Все удивленно повернулись к предисполкома.

– Что ж ты молчишь? – возмутился Лукоянов.

– Да вот, боялся московского гостя прервать!.. – с легкой усмешкой заявил Белобородов. – Значит так: Ленин требует немедленно «молнией» сообщить о Романовых. Об их состоянии. Уже третий раз за неделю телеграфирует. Говорит, за границей в газетах пишут, будто всех Романовых расстреляли. На этот раз пришла нота из Дании, от королевы – бабушки Николашки.

– А мать его где? – спросил Сафаров.

– В Крыму пока отдыхает, – ответил Лукоянов.

– Ну и что нота? – спросил Голощекин.

– Я и ответил: «Все в порядке, Владимир Ильич. Никто ихних Романовых не трогает. Все живы-здоровы».

– Так… – Голощекин снял свой шлем-буденовку – по привычке, он, как в синагоге, обычно не снимал шапку в помещении. Бережно погладил свою мокрую лысину. – С телеграммой все понятно! Ему и Троцкому не пролетарское возмездие самодержавному палачу хочется. Спят и видят – суд устроить и на нем театр сделать, чтоб все им хлопали. Только как они смогут его провести, для меня лично – большая загадка.

– И что Свердлов? Ведь вы, товарищ Голощекин, наверняка обсуждали с ним главный вопрос, – раздался густой бас Юровского.

– Яков Михайлович, твой двойной тезка, с которым я дискутировал с полдня о том, как решить этот наш непростой и болезненно-политический вопрос, – ответил Голощекин, – сказал мне буквально такое следующее: «Филипп, так и передай товарищам в Екатеринбурге: ВЦИК официальную санкцию на расстрел Романова не дает!»

– Ах, вот как! – живо отозвался Войков. – Официальную не дает! – и так же, как и Шифф, спросил: – А неофициальную?

Голощекин бросил возмущенный взгляд в сторону Войкова.

– Петр! За что ты говоришь? Какую-такую «неофициальную»? Разве может глава советской республики таки еще какую-то другую санкцию давать, кроме как официальной! Это ж тебе таки ВЦИК, а не синагога!

– Понятно! Все правильно! – с нескрываемой иронией согласился Лукоянов. – Рак не рыба – значит, дурак Кандыба. А если рыба не рак, то и Кандыба дурак.

– Что ты хочешь с этим сказать? – подозрительно спросил Голощекин.

– А то хочу сказать, – веско ответил ему Лукоянов, – что отдуваться за все потом придется нам. Здесь. Нас же потом и обвинят во всех грехах. А они там, в Москве, останутся чистенькими.

– Твои предложения? – прищурившись, спросил Голощекин.

– У меня есть предложения, – отозвался Лукоянов. – Но я хотел бы сначала знать, что думают товарищи. Может, услышу что-нибудь более разумное, чем мое предложение.

– Тогда прошу высказываться товарищам! – предложил Голощекин.

Никто, впрочем, высказываться не спешил. Войков расстегнул пиджак, едва сходившийся на животе, взял стакан, медленно налил из самовара кипятку, добавил туда заварки и сделал несколько глотков. Белобородов, о чем-то задумавшись, засмотрелся в окно. Кудрин впился взглядом в Голощекина, ловя каждое его слово. Лукоянов демонстративно углубился в чтение какой-то бумажки. Юровский просто молчал. На его массивном, мясистом лице невозможно было что-либо прочесть. Равнодушно молчал и Горин.

– Тогда я задам вопрос председателю нашего исполкома, – наконец нарушил молчание Голощекин. – Скажи-ка мне, товарищ председатель, – повернулся он к Белобородову, – ты можешь дать гарантию, что Романов не попадет в руки Колчаку или Гайде и не станет живым знаменем контрреволюции?

Белобородов почесал в затылке.

– О чем ты еще спрашиваешь, Филипп? Конечно, таких гарантий никто дать не может, – ответил он.

– А почему они должны обязательно попасть в руки Колчаку? – возразил Лукоянов. – Я думаю, что мы вполне можем начать их эвакуацию уже сегодня и в течение суток отправить в центр. Николай и его семья – ценные заложники. Козырные карты. При политической игре с Антантой или Германией они, безусловно, понадобятся совнаркому.

– Ха! Ха! Ха! – издевательски-раздельно произнес Голощекин. – Какие-такие козыри, Федор! О чем размечтался? Кому нужны твои Романовы! Уверяю тебя, и Колчаку, и Антанте, и немцам, а уж Гайде – тем более на твоего Николая наплевать! – он взял стакан и сделал глоток – слишком большой. Поперхнулся и долго откашливался.

– Тогда почему мы так опасаемся, что Николай попадет к белым? – пробасил Юровский. Однако ответа ему никто не дал.

– Товарищ Голощекин, я бы не стал утверждать наверняка то, в чем так твердо убежден ты, – холодно произнес Лукоянов. – Но позволь тебе напомнить: две минуты назад ты сказал совершенно противоположное – нельзя допустить, чтобы Николай и семья попали в руки Колчаку и не стали «живым знаменем». Я все-таки не понимаю тебя, и вон товарищ Юровский тоже не понимает: представляет Николай ценность для белых или нет?

Тут вмешался Радзинский. До сих пор он только внимательно слушал всех и иронически улыбался.

– В России никому Николай не нужен! Никому! – заявил он. – Лучшее доказательство – факт, что за все время, пока Романовы здесь, не было ни одной – подчеркиваю! – ни одной, хоть бы детской попытки освободить Кровавого. Вот смотри сюда: в городе с полтыщи царских офицеров и генералов, как собак нерезаных, с тех пор, как академия генерального штаба переехала к нам из Питера. Из этой полутысячи не нашлось ни одного серьезного и целеустремленного военного, кто попытался хотя бы шаг сделать для освобождения Романовых! Разве не так? С кем ты будешь играть, если твои козыри в игре не участвуют и их как козыри никто не признает?